Максим Горький и журнал «Северный вестник». Часть третья.

Это подтверждается и письмами Горького к Волынскому. Так, в одном из писем он сообщает, что заинтересован книгой Минского – «стоит ли прочитать её?». И далее пишет, обращаясь к Волынскому: «Я не знаю Вашего отзыва о ней, но дважды читал Михайловского. Он ругается и это заставляет меня интересоваться книгой».

В следующем письме (декабрь 1897 года) он говорит о своём впечатлении от книги: «Книжка Минского понравилась мне как рассказ человека о томлении его духа.

Но в этой книжке нет той простоты и ясности, которая делает всякую мудрость говорящей прямо сердцу. Что в ней нет и огня – этому я не удивляюсь. А порой она впадает в тон исповеди, даже покаяния. И это не нравится мне – перед кем каяться?»

Здесь идёт речь о втором издании книги Н. Минского «При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни» (1897; первое издание вышло в 1890 году) и о статье Михайловского, посвящённой разбору этой книги в октябрьском номере журнала «Русское богатство» за 1897 год.

Книга Минского была первым проявлением индивидуалистического и мистико-идеалистического сознания, ставшего основой раннего русского символизма. Поступаете в 2019 году? Наша команда поможет с экономить Ваше время и нервы: подберем направления и вузы (по Вашим предпочтениям и рекомендациям экспертов);оформим заявления (Вам останется только подписать);подадим заявления в вузы России (онлайн, электронной почтой, курьером);мониторим конкурсные списки (автоматизируем отслеживание и анализ Ваших позиций);подскажем когда и куда подать оригинал (оценим шансы и определим оптимальный вариант).Доверьте рутину профессионалам – подробнее.

В критике она, вполне понятно, вызвала далеко не дружелюбную встречу. Михайловский, квалифицировав философические рассуждения Минского о смысле жизни как « в разных чрезвычайно витиеватых сочетаниях» и как «парение за облаками», ничего, однако, кроме остроумного вышучивания, им не противопоставил и закончил спор с автором в типично позитивистском духе: «Долгий и мучительный опыт после целого ряда неудачных попыток вырваться за пределы человеческой природы» убедил людей «в ограниченности наших духовных сил и в тщете надежд проникнуть в навеки сокровенную сущность вещей».

Разумеется, Горькому книга понравилась не за путанную «философию» мэонизма, а как отражение психологии ищущего человека, как психологический документ человека, занятого разрешением философского вопроса о цели жизни, но отнюдь не само это разрешение. Если книга Минского не удовлетворила Горького своей туманностью, то и отказ Михайловского решать «коренные вопросы жизни и духа» не удовлетворял его.

Горький, находившийся в это время на распутье, мучительно самоопределявшийся, искавший и утверждавший свою «правду» («У меня … есть своя правда, совершенно отличная от той, которая принята в жизни» - писал он в феврале 1896 года Е. П. Волжиной), был недоволен тем массовым измельчанием литературы, идеологии и культуры, которые первопричиной имело народнический позитивизм и мещанство. Позднее он писал, что для него были неприемлемы лозунг восьмидесятников «Наше время – не время широких задач» и пошлый культ «мелких дел». Он хотел, чтобы литература стремилась «трактовать вопросы коренные, вопросы духа», была проникнута реализмом, возвышающимся «до одухотворённого и глубоко продуманного символа», подымала человека «от реальностей до философских обобщений».

Такой взгляд на задачи литературы в корне расходился с либерально-народническими установками, но идущими зачастую дальше «злобы дня», узко и тенденциозно понятых «самобытных» «идеалов времени». Не случайно поэтому, получив в 1897 году от Волынского книгу «Русские критики», Горький ответил ему на подарок такими словами: «Да, будем работать, любя искусство, уважая его свободу и не подчиняя её идеалам времени».

Нужно учитывать, что некоторые оценки и высказывания Горького тех лет ошибочны, противоречивы, носят двойственный характер, заострены против восприятия и оценок либерально-народнической критики. Это видно как на отношении писателя к стихам З. Гиппиус, так и к самому Волынскому.

В письме к Волынскому осенью 1897 года Горький так отзывается о стихах Гиппиус: «Я ругаюсь, когда при мне смеются над тихим и печальным стоном человека, заявляющего, что он хочет «того, чего нет на свете». Но эти слепые раздражают только первую минуту, а потом – жалеешь их. Кстати, - скажите Гиппиус, что очень люблю её странные стихи».

Это высказывание явно противоречит отрицательному отзыву о стихах Гиппиус в «Беглых заметках», тем более, что Горький оперирует той же самой цитатой из стихотворения «Песня»:

«Мне нужно то, чего нет на свете,

Чего нет на свете».

Однако нельзя не видеть, что в «Беглых заметках» Горький осуждает мистический порыв, делая акцент на словах «нет на свете», а так же «непонятность» стихов Гиппиус. Одним словом, осуждает «выражение своих личных чувств и ощущений в сугубо-личной форме», тогда как цель искусства, по Горькому, разделяющему взгляды Жана Гюйо (Горький был знаком с его книгой «Искусство с точки зрения социологии»), состоит в том, чтобы передавать общие у людей черты, или, как он выразился, «социализировать их ощущения и чувства». В письме же Горький вкладывает в эти стихи совершенно иное содержание: он осмысливает их как мечту о другой жизни. Но смысл недовольства существующей жизнью и тоска по другой жизни у Горького и З. Гиппиус, разумеется, в основе своей были различны.

Какое значение должно быть придано высказыванию Горького, хорошо видно из предшествующих строк этого же письма. В них ещё раз резко выступает недовольство Горького либерально-народнической критикой и в то же время раскрывается его положительный идеал – «великая идея свободы», подлинно свободной жизни. «Неужели Вас задевают все эти глупые придирки к Вам? – спрашивает он Волынского. – Неужели этот либерализм, стесняющий свободу мысли, может вызвать боль у Вас? Ведь он сам – тень одного крупного недоразумения, которое уже исчезло, - таков он, по крайней мере, в области художественной критики. А вообще он в наши дни – похож скорее на застарелую нервную болезнь, чем на искреннее увлечение великой идеей свободы».

Горькому близка была чисто негативная сторона деятельности Волынского и символистов, их отталкивание от действительности и народнической мысли. Небезразлично ему и их стремление к «внутренней свободе», но «искреннее увлечение великой идеей свободы», как уже говорилось, может характеризовать лишь самого Горького.

Что касается эстетической оценки стихов З. Гиппиус, то она перекликается с оценкой декадентских стихов, данной им в статье «Поль Верлен и декаденты»: «… их форма непроста и некрасива, но она странна, и это вызывает симпатии к ней». Применительно к З. Гиппиус эта оценка повторена почти буквально: «люблю её странные стихи».

Вообще надо заметить, что искания символистов в области формы почти не вызывали у Горького осуждения. Примечательно и то, что наибольшей критике подвергаются стихи Мережковского, в полу традиционной и эпигонской форме которых ощущалось слишком мало эстетической новизны (новая декадентская тематика выступала в них почти в оголённом виде). Наоборот, в какой-то степени принимаются им смелые художественные опыты Брюсова и Бальмонта. По словам А. А. Смирнова (Треплева), эти поэты «сильно его заинтересовали смелостью; он читал их вслух, рекомендовал приятелям». Оглядываясь на свой путь середины 90-х годов, Горький говорил в «Беседах о ремесле» (1930): «Я понимал, что и тот и другой (Бальмонт и Брюсов) формально, технически обогащают поэзию, но мне совершенно непонятно было отношение этих поэтов к действительности, к «нормальным» людям».

Отрицательно относясь к стихам Мережковского, Горький более благожелательно встретил его прозаические произведения 90-х годов, в частности роман «Смерть богов», печатавшийся в 1895 году в «Северном вестнике» под названием «Отверженный». «Мне сообщили, - пишет он Волынскому, - что Мережковский уже написал вторую книгу из эпохи Возрождения, - но что эта книга едва ли будет напечатана в России (речь идёт о романе «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)», … Нельзя ли почитать эту вещь, - в худшем случае, несомненно оригинальную. Я читал «Отверженного» и глубоко заинтересован идеей книги и настроением её автора». В другом письме к Волынскому Горький опять возвращается к «Отверженному»: «Я знаю Ваше отношение к таланту Мережковского, но я думаю, что оно не распространяется на «Отверженного». Мне нравится эта вещь, ибо и Ницше, поскольку я его знаю, нравится мне».

Особенно большое место в письмах Горького занимает оценка деятельности самого Волынского. Эта оценка, как будет показано ниже, являлась лишь этапом в развитии Горького и была им самим круто пересмотрена.

1. Максим Горький и журнал «Северный вестник». Часть четвёртая.
2. Максим Горький и журнал «Северный вестник». Часть восьмая
3. Максим Горький и журнал «Северный вестник». Часть седьмая
4. Максим Горький и журнал «Северный вестник». Часть шестая
5. Максим Горький и журнал «Северный вестник». Часть вторая.