Человек живет словами. Часть 3.

«Порядки беспомощия», санкционированные свыше, оставили простых людей один на один с бедствием. Мнение высокопоставленного лица определило: «как-нибудь перебьются»... В таких условиях бытие народа предстает как вечное и сверхмерное испытание, исполненное горя, страданий, тщетных трудов. Почти еще не жившие на белом свете дети уносят на своем личике в могилу «знак оттиснутой на нем земной муки».

Страницы «Юдоли» — литература' напрягшейся памяти.

Они возникли из святого желания все запомнить, не упустить, закрепить в слове горестную жизнь народа, которая всегда опускалась казенными историками. Каждая деталь в этой особенной истории драгоценна. Любой случай мог исчезнуть в один миг вместе с помнящим о нем человеком. Писатель берет на себя роль и добросовестного историка и прямого очевидца, чтобы восстановить то, что обойдено официальными летописцами, поденкой-газетой, изящной словесностью. Творимая им литература становится народознанием.

И ощущение доподлинности от повествования о людях, «избывавших от глада», остается благодаря прежде всего «художеству». Лишь художник с его страстью, с его мыслью и умением воссоздавать действительность является настоящим очевидцем, так как не только видит и переживает, но и проникает в происходящее, по звеньям восстанавливая всю цепь. Поступаете в 2019 году? Наша команда поможет с экономить Ваше время и нервы: подберем направления и вузы (по Вашим предпочтениям и рекомендациям экспертов);оформим заявления (Вам останется только подписать);подадим заявления в вузы России (онлайн, электронной почтой, курьером);мониторим конкурсные списки (автоматизируем отслеживание и анализ Ваших позиций);подскажем когда и куда подать оригинал (оценим шансы и определим оптимальный вариант).Доверьте рутину профессионалам – подробнее.

Показательно, что «Юдоль» написана как будто от лица автора, но в момент описанного голода Лескову было всего девять лет... Он и не мог запомнить события 1840 года в таком объеме и с такой глубиной.

Уже одно из первых больших произведений писателя — «Житие одной бабы» (1863, более позднее название — «Амур в ла-поточках») имеет «мемуарный» подзаголовок «Из гостомельских воспоминаний» (Гостомля — речка, на которой стоял хутор Лесковых). Художник доказывал: «...публицистические рацеи о том, что народ надо изучать, я вовсе не понимал и теперь не понимаю. Народ просто надо знать, как самую свою жизнь, не штудируя ее, а живучи ею». И в его «опыте крестьянского романа» воплотилось это особое знание, сливающееся с жизнью. Мужицкое существование предстает как реальное, многоголосое и противоречивое явление. Но простая крестьянка, деревенская баба, которой «деваться некуда» от жестокости, непонимания, полицейского гнета, оказывается достойной отдельного «жития».

Форма «мемуара» прежде всего нужна Лескову из-за своей достоверности. Он старается передать поток жизни в ее непридуманном и естественном течении, отталкиваясь в своих самых самобытных сочинениях от романической формы («Жизнь человека идет как развивающаяся со скалки хартия, и я ее так просто и буду развивать лентой» — «без апофеоза, даже без кульминационной точки»). Рассказ о том, что было в действительности и с реальным лицом, — основа творчества писателя. «Мемуары» дают читателю свидетельство из первых рук, живое свидетельство непосредственного участника событий. Хронологическая дистанция, обращенность в прошлое нужны прозаику лишь для удостовери-вания событий (были, а не выдуманы!).

Но при этом «записчик» не перестает быть «сочинителем», «выдумщиком», не отказывается от воображения, вымысла, фантазии. Только вымысел часто выступает в виде «непосредственных наблюдений», «мемуаров», «записей». И Очарованный странник Флягин, и «Воительница» Домна Платоновна, и Несмертельный Голован — прежде всего творения художника. Среди произведений писателя есть сочинения, основанные на стенограмме чужого рассказа в буквальном смысле (например, «Кадетский монастырь»). Многие лесковские страницы автобиографичны, и повествователь часто смыкается с фактическим творцом произведения. Однако важнее для Лескова другое. Как бы опровергая самого себя, он признавался: «Я не могу брать фактиком, а беру кое-что психиею, анализом характера...» Хотя история Катерины Измайловой («Леди Макбет Мценского уезда») определена автором как «очерк» и в основу ее положен действительный случай, она тоже относится к образному пересозданию реальности, а не к документальной «записи». Другое дело, что в жизни вокруг писателя ходило немало странников и воительниц, встречались праведники, вершили свои «драмы любви» тоскующие по счастью Катерины.

В поле зрения прозаика — весь встревоженный, многоразличный социальный космос. От эпохи исторического перепутья и внимание Лескова к взбудораженному улыо общества, и возвысившаяся цена простого человека, и показ бытия народа в целом. Громадная страна с множеством сословий, с обилием разнообразных общественных сфер, с резким несовпадением метрополии и периферии, с пестротой национальных окраин предоставляла богатейший материал для литературы. И писатель открывает много-слойность русской жизни, увидев в ней широту и полярность людских вариантов, необъятные возможности (многозначительна формула из рассказа «Старый гений»: «В России невозможности нет...»). Причем внимание Лескова направлено не столько на фасад обширной и многоязыкой империи, сколько на то, что за ним скрыто. Он один из тех, кто окончательно сделал невозможным в русской литературе столичный эгоцентризм и утвердил в качестве предмета изображения бескрайнюю, глубокую провинцию.

В общерусской дискуссии, развернувшейся в стране в эпоху раскрепощения, приняли участие все сколько-нибудь значительные писатели. Лесков отразил многоголосое обсуждение наболевших проблем в его расхожем, демократическом варианте — на уровне непринужденного бытового рассказа, естественно возникшего в беседе, в виде свободных, ни к чему не обязывающих признаний человека из массы. Его рассказчик, опираясь на «молву», на мирскую память, на чужие мнения, освещает событие «так, как о нем рассказывали в самом народе» («Юдоль»). Его странники и однодумы — в родстве со скитальцами и парадоксалистами русской литературы, с героями Толстого, Достоевского, Тургенева, — только они из самой глубины, из большинства. Художник доказал их полноправие со всеми, дав им голос. И можно сформулировать другое важнейшее правило художника — писать «живым словом». Достовернейшему изображению е натуры соответствует «запись» с голоса.

Правда, может возникнуть вопрос: а что же, до 60-х годов народная, демократическая Россия не говорила? Наверное, говорила, — в сказках Арины Родионовны, в указах и воззваниях Пугачева, на сельских посиделках и в праздник, в людских и на солдатском биваке. А с Пушкина и Крылова она обретает свой голос в литературе. Но все же «разговорить» на литературных страницах человека большинства, увидев его при этом как личность, — замечательное достижение. Для этого требовались и зрелость времени и незаурядное творческое усилие художника. В «Записках охотника» Ермолай или Касьян с Красивой Мечи не раскрываются до конца, оставаясь в чем-то загадкой. Мужик у Тургенева говорил свое слово барину — герой Лескова высказывает свое слово миру, людям, народу, живя в этом слове.

Причем организм общественной и народной жизни, воспринимаемый в его единстве и естественности, писатель чаще показывает не с головы, не с мыслительной верхушки... Его герои не мудрствуют, а живут. И вместе с тем они уже не могут жнть бездуховно, без чувства, без слова — они заговорили, хотят рассказать о себе, все участвуют в общем разговоре. Взгляд художника охватил их в этот момент начала духовыой жизни, во время их наивысшего подъема. Заговорить — это деяние, это акт проявления личности.

«Расскажите же нам, пожалуйста, вашу жизнь...» — просят лесковского героя собеседники. В предмет изображения входят ч жизненный факт и его восприятие персонажем, тоже становящееся художественным событием. «Житейская драмокомедия» неотделима у Лескова от воспринимающего и передающего ее сознания. Поэтому свидетельство «записчика» Лескова касается часто не столько материального быта, сколько духовного бытия. Он стенограф голосов народной жизни, мнений как единоличных, так и коллективных. «Толкующие», «мерекающие» мужики, повествующие о своей и чужой доле чиновники, мещане, монахи, бродяги, «полуинтеллигенты» — участники одной дискуссии, охватившей всю страну. Так передается процесс духовного самоопределения общества и рост народного самосознания.

Основными средствами лесковского «художества» стали «дивная история», повествование о любопытном случае, смыкающееся с притчей или анекдотом, и разговорное, адресованное слушателю, артистически разыгранное слово («слог»), выражающее и индивидуальный характер и определенный тип восприятия жизни. Мозаика «историй и историек» обретает единство и цельность в «записи» художника, своеобразной стенограмме бытия, — монологе рассказчика, или участвовавшего в событиях, или оказавшегося их очевидцем, или являющегося носителем и передатчиком предания. Через вереницу «дивных историй» создается и раскрывается образ мира, в котором живут и страждут герои, через слово — образ личности, отражающий духовные возможности или отдельного человека или целого социального коллектива. В результате рождается рассказ (или — при опоре на коллективное предание, при анонимности рассказчика — сказ). Последнее понятие распространяется в нашей науке и на своеобычную повествовательную манеру, в разработке которой прозаику принадлежит одно из первых мест.

За искусством Лескова — целое «голосоведение» с изощренными правилами и приемами. Рассказ должен зазвучать в характерном слове, жесте, интонации. Слово призвано представить человека вместе с той сферой жизни, которая с ним связана. По-разному говорят петербургская сводня Домна Платоновна, которая родом из Мценска, и начитавшийся раскольничьих книг артельщик-старовер. Особой организации требует слово, передающее цеховое предание тульских оружейников.

Соблюдая правило писать «живым словом», художник опирался на реальность языка. Он свидетельствовал, что язык его героев не «сочинен», а «подслушан у мужика, у полуинтеллигента, у краснобаев, у юродивых и святош»: «Ведь я собирал его много лет по словечкам, по пословицам и отдельным выражениям, схваченным на лету в толпе, на барках, в рекрутских присутствиях и монастырях...» И он противопоставлял речь «живую» и «литературную», называл себя «художником слога», «владеющим живою, а не литературного речью». Эта установка приоткрывает сознательный поединок Лескова с книжной условностью и литературщиной. Пресловутые «стебницизмы», языковые «эссенции», в которых писателя неоднократно упрекали сторонники иных творческих правил, — это подслушанные у жизни ее речения.

«Человек живет словами»... За этим определением — доверие к личности, к духовности человеческого существа. Важен и масштаб воспроизводимого разговора: Лесков услышал многих! Он художник заговорившей России, раскрывающейся в момент исторического перелома и в предчувствии еще более глубоких перемен, живущей в слове и выражающей при его помощи свою суть. Русская многоголосица обрела в Лескове своего «секретаря», который и записал ее с мемуарной достоверностью и вместе со своими героями принял в ней участие.

Долгий и противоречивый процесс внутреннего раскрепощения, выход из крепостного состояния душ современников, связанное с историческим рубежом всеобщее перепутье находят в Лескове чуткого наблюдателя. Велик интерес писателя к жизни социального коллектива и типичным фигурам, его представляющим, но понятие художника-«типиста», мелькнувшее в упреке Достоевского, адресованном Лескову, применимо, к нему лишь отчасти. Привлекает его и неповторимость личности, судьба индивидуальности, трепет духовного начала в человеке переходной поры. В этом он смыкается с русской психологической прозой, хотя и идет своим путем. В превращениях героев и эволюция писателя, его идейная биография.

Уже в первом своем большом художественном сочинении — «рассказе» «Овцебык» (1863) прозаик приглядывается к герою непривычному, не укладывающемуся в однозначную оценку. От нелепой внешности до странной, трагической судьбы Василий Петрович Богословский, по прозвищу Овцебык, во всем выпадение из ряда. Окружающие не понимают его поведения, полного «чудачеств», «выходок», «странностей»: «Ведь на него какая блажь найдет»...

Не уживающийся долго ни на одном месте, не имеющий ни кола, ни двора, рано оставшийся сиротой, сын дьячка, однако, выдвинут в герои эпохой и выражает противоречивость своего времени. Демократическое происхождение Богословского только усугубляет драматизм его судьбы. Разночинцу не просто было входить в роль, еще не признанную за ним в обществе. Интеллигент по своей сути, он не сразу осознает свое назначение и трудности, с ним связанные.

Герой находится в непрестанном поиске и противоречии. Недолги передышки с книгою любимого Платона в руках. С самого начала Овцебык на распутье, а затем выясняется и направление его исканий. «...Все людей евангельских ищет», — определяет один из приятелей. Они нужны ему для одоления зла и несправедливости: он защитник обижаемых, несчастных... Поэтому он вступается за оскорбляемую барчуком Аленку, поэтому его мучит судьба еврейских детей — «маленьких рекрутиков». Однако Богословский не знает пути искоренения зла: «О, когда б я знал, что с этим -можно сделать! О, когда б это знать!.. Я на ощупь иду». И его скитания, новые роли, постоянные переодевания — от неизвестности и нравственного беспокойства.

1. Человек живет словами. Часть 6.
2. Человек живет словами. Часть 5.
3. Человек живет словами. Часть 4.
4. Человек живет словами. Часть 2.
5. Человек живет словами. Часть 1.