Сочинение на тему Жизнь и литературная деятельность братьев Гримм в Берлине»

Вскоре после переезда в Берлин братья Гримм воспользовались предоставленной им как действительным членам Академии наук возможностью читать лекции в Берлинском университете. Уже 30 апреля 1841 года Якоб Гримм прочитал перед сотнями слушателей свою вводную лекцию «О древностях германского права». «Встреченный долго не смолкавшей овацией, — писала по этому случаю 8 мая 1841 года «Аугсбургская всеобщая газета», — он поблагодарил с заметной растроганностью, которая еще некоторое время не оставляла его и сообщила всей его лекции мягкую теплоту. Судьба, сказал он, не согнула его, но возвысила, и он тем более благословляет ее, что она привела его в нашу среду». Вильгельм Гримм прочитал свою первую лекцию 11 мая. Об этом «Аугсбургская всеобщая газета» сообщала в выпуске от 20 мая: «Вильгельм Гримм начал свои лекции о средневерхненемецкой поэме «Кудруна». Его тоже сотни студентов приветствовали громким «УраЬ>; он поблагодарил их за такое сочувствие его судьбе, заметив при этом: о цветах говорят, что они растут ночью, а свою закрытую чашечку тем пышнее раскрывают с наступлением утра; это он мог бы применить и к себе, будь он еще молод; а так он может только заверить, что ночная стужа не причинила ему вреда. Он просил у слушателей доверия, ибо он намерен вести их не по прямому, как стрела, шоссе, обсаженному тополями, которые позволяют видеть лишь цель впереди, но заслоняют виды по сторонам; его дорога ведет в чистое поле, дабы оттуда обозреть природу и найти точку зрения, с которой он мог бы представить ясную картину отечественной старины. После этого Гримм обрисовал особенности поэмы в сравнении с «Песнью о Нибелун-гах». Примечательно, что ни одна из берлинских газет ни словечком не упомянула об этом все-таки необычайном событии. Зато Беттина фон Арним еще в конце 1841 года находилась под таким сильным впечатлением от того, как встретили Якоба студенты, что сообщала своему сыну Фреймунду: «Якоба Гримма, когда он пришел читатъ лекцию, встретили нескончаемой овацией, собралось около шестисот студентов, пришлось открыть большую аудиторию; когда он шел по коридору, студенты, стоявшие у дверей, кричали: «Виват!» В тот же миг в Виват!» с необычайным пылом возгласили в зале, студенты вскакивали на скамейки, размахивали шапками, хлопали в ладоши и кричали: «Еще раз.!», и эта буря не смолкала в течение десяти минут. Якоб смертельно побледнел, он совершенно растерялся ог такой неожиданной встречи, которой никак не предполагал; он прикрыл глаза рукой, чтобы справиться: с собой, и сказал: -«Я понимаю! Это относится не ко мне, а к постигшей меня судьбе, которая меня не согнула! И которой я обязан теперь еще и тем, что оказался среди вас!». Эти слова были встречены громкими рукоплесканиями, но добрый Якоб уже не мог справиться с собой и так разволновался, что вынужден был часто делать паузы. Домой он пришел тоже сильно потрясенный и на другой день заболел; но теперь он пребывает в хорошем настроении среди своих учеников, его курс насчитывает около двухсот слушателей. Смешно, что перед началом курса к Якобу в приемной обратился профессор Шталь, который стал его утешать и сказал, что его, Шталя, поначалу тоже плохо встретили, так что пусть Гримм не робеет, в Берлине студенты бывают грубоваты с новыми профессорами». Фридрих Юлиус Шталь, приглашенный в 1840 году в Берлин из Эрлангена в качестве профессора философии права, государственного и церковного права, всего через несколько лет ставший главным рупором реакции, уже в то время прославился как противник какой бы то ни было прогрессивной теории естественного права. То, что его, в отличие от Якоба Гримма, «плохо встретили» студенты, характеризует настроения университетской молодежи предмартовской поры. Но этот эпизод показывает также, что среди профессоров Берлинского университета были люди весьма различных политических убеждений. «Меня это совершенно не беспокоит, — писал Якоб Дальману 11 июня 1841 года, — тем более что я еще не имею должности в университете». Вильгельм Гримм больше страдал от такой обстановки — ему было гораздо труднее, чем старшему брату, избегать контактов. А круг известных представителей той эпохи, с которым общались братья Гримм, год от году становился шире. Если они и не принадлежали, как одно время в Касселе, к придворному обществу, то появляться «при дворе», когда их туда вызывали или приглашали, было для них само собой разумеющейся обязанностью. Александр фон Гумбольдт, сам не державший салона, как было принято в те времена, но, несмотря на свой преклонный возраст, игравший главную роль в определении состава гостей на приемах при дворе Фридриха Вильгельма IV в Потсдаме и в Берлине, заботился о том, чтобы братья Гримм не были забыты. Якоб был одним из первых ученых, награжденных вновь учрежденным орденом — по ходатайству Александра фон Гумбольдта. В салонах, общественных центрах раннебуржуазной эпохи, братья Гримм не вращались — ни в салоне их приятельницы Беттины фон Арним, ни у супругов Варнгаген. Личные взаимоотношения связывали их почти исключительно с университетскими коллегами, а также с известными писателями и художниками, приехавшими в Пруссию после смены монарха, как, например, с Фридрихом Рюк-кертом, который жил в Берлине с перерывами с 1841 по 1848 год, и художником Петером Корнелиусом, приглашенным в 1841 году в Берлин и назначенным директором Академии художеств. К этому кругу принадлежал и философ Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг, который с 1827 года преподавал в Мюнхенском университете, а в 1840-м последовал призыву Фридриха Вильгельма IV и приехал в Берлин. Помимо контакта с Савиньи, важным было также общение с ученым-правоведом Иоганном Альбрехтом Фридрихом Эйхгорном; в 1815 году в Париже Якоб Гримм вместе с ним пытался отыскать и вернуть в Пруссию научные и художественные ценности, похищенные во время французской оккупации. После того как Эйхгорн в 1840 году был назначен министром просвещения и исповеданий, он стал проводником пиетистски-ортодоксальных тенденций и во время революции 1848 года вынужден был уйти а отставку. Если братья Гримм даже сравнительно быстро привыкли: к условиям жизни в прусской столице, совершенно иными по сравнению с их родным Каселем, то новое окружение все же оказало на них известное воздействие. Личное общение со старыми друзьями уже не отличалось ТОЁТ сердечностью, какою до этого была отмечена их многолетняя переписка. Старых приятелей Лахмана и Савиньи Якоб встречал преимущественно на заседаниях в Академии наук, однако «их письменное сообщение было теплее, чем впоследствии личное», — читаем мы в письме от 9 апреля 1851 года к Гервинусу. Это не значит, что братья Гримм жили совершенно изолированно