Сочинение на тему Русские звуки поэзии Кольцова»

Есть в стихах Кольцова и беды, и бедность. Но и они носят обычно характер обобщенный. Социальные мотивы есть, но они не подчеркнуты специально, не выделены. Бедность может сопровождать несчастье в любви или даже быть причиной такого несчастья, как в «Деревенской беде», но не обязательна, как в «Последнем поцелуе», например. Реальные черты современного быта, могущие быть социально истолкованными, едва проступают. И характер недовольства, неудовлетворенности, протеста и порыва к иному - к свободе, к воле - выражен тоже обобщенно. Он может показаться неопределенным, но это потому, что он и очень глубок, и очень широк. Вообще же Кольцов почти никогда не говорит в своих стихах - свобода, но всегда по народному - воля. Начало вольности, протеста, порыва обычно связано у Кольцова с одним образом - образом сокола. Это и в «Стеньке Разине», это и в «Тоске по воле», это и более всего в «Думе сокола». Сила «Думы сокола» и этого образа у Кольцова как раз в безмерности порыва. Вообще, в песнях Кольцова есть чаще всего одно чувство и способность отдаваться ему до конца, ничего иного в это господствующее чувство не допускается. Лихач Кудрявич - в таком имени героя кольцовских песен уже заключена некая общая сказочная, песенная стихия. Кольцов и его герои умеют ощущать жизнь в ее стихиях. И особенно в стихиях музыкальных. Вряд ли кто из русских поэтов (если еще иметь в виду очень небольшое количество написанных Кольцовым стихов - несколько десятков) так оплодотворил русскую музыку. «Русские звуки поэзии Кольцова,- пророчил Белинский,- должны породить много новых мотивов национальной музыки». Именно потому, что песни Кольцова выражают стихии народной жизни и народного характера, это очень синтетичные песни, где эпос объединяется с лирикой и часто переходит в драму. Известно, что с особым тщанием Кольцов собирал оперные либретто и сам очень хотел написать либретто для оперы. Да и знаменитый кольцовский «Хуторок» являет, по сути, драму, как бы «маленькую оперу». Сам Кольцов назвал «Хуторок» русской балладой, ощущая его своеобразие, необычность, явно большую сравнительно с песнями сложность. Многое здесь идет от песни и объединяет с ней: * За рекой, на горе, * Лес зеленый шумит; * Под горой, за рекой, * Хуторочек стоит. Пейзаж у Кольцова прост, не детализирован. И герои в «Хуторке» песенно однозначны: «молодая вдова» и «рыбак», «купец», «удалой молодец» - претенденты на нее - соперники. Однако уже многогеройность определяет сложную, не песенную композицию: появляются целые монологи и диалоги. Да и в основе лежит подлинно драматическая ситуация с гибелью героев, хотя рассказа о самой этой гибели, об убийстве, по законам балладной поэтики, предполагающей таинственность и недосказанность, нет. «Он,- сказал о Кольцове Белинский,- носил в себе все элементы русского духа, в особенности - страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено предаваться и печали, и веселю и вместо того, чтобы падать под бременем самого отчаяния, способность находить в нем какое-то буйное, удалое, размашистое упоение». Литературные отношения во второй половине 30-х годов. «1836 год,- писал Белинский,- был эпохою в жизни Кольцова. По делам отца своего он должен был побывать в Москве, Петербурге и пробыть довольно долгое время в обеих столицах. В Москве он коротко сблизился с одним молодым литератором, с которым познакомился еще в первый приезд свой в Москву. Новый приятель познакомил его со многими московскими литераторами». Действительно, почти весь январь 1836 г. Кольцов провел в Москве. «Молодой литератор», о котором говорит Белинский, это он сам. «Многие московские литераторы» - прежде всего те, что группировались вокруг Станкевича. Кольцову повезло. Он попал в самый центр русской, во всяком случае московской, духовной жизни. Станкевич эту зиму жил в Москве, объединяя все лучшее, что тогда вообще имела здесь литература. Белинский уже приобрел свое влияние, а «Телескоп», главным критиком которого он был, становился ведущим журналом. Вскоре после такого освоения московской литературной жизни Кольцов переезжает в Петербург и входит в петербургский круг литераторов. В сравнительно короткий срок, он, явившись с письмом от Станкевича к Неверову, по цепочке переходит к Краевскому, далее к Жуковскому и восходит до Пушкина. Современник передает рассказ самого Кольцова о его первом визите к Пушкину уже после вторичного (!) приглашения: * «Казалось, говорил Кольцов, Пушкин предчувствовал свою близкую кончину и спешил воспользоваться кратким временем, назначенным ему судьбою, трудился день и ночь, никуда не выезжал и никого к себе не принимал, исключая самых коротких своих друзей. Едва Кольцов сказал ему свое имя, как Пушкин схватил его за руку и сказал: «Здравствуй, любезный друг, я давно желал тебя видеть». Кольцов пробыл у него довольно долго и потом был у него еще несколько раз. Он никому не говорил, о чем он беседовал с Пушкиным, и когда рассказывал о своем свидании с ним, то погружался в какое-то размышление». При всем том Пушкин, очевидно, был строг и учителей и, главное, лишен той снисходительной умиленности, которая отличала тогда отношение к Кольцову - поэту из народа - многих причастных литературе людей. В 1838 г. Кольцов почти полгода прожил сначала в Москве, потом в Петербурге и снова в Москве. Уже в июне, по возращении домой, он написал Белинскому: «Эти последние два месяца стоили для меня дороже пяти лет воронежской жизни». «Последние два месяца» обращены собственно к Белинскому, но, если уж говорить о сроках, то в таком случае можно было бы сказать, что шесть месяцев столичной жизни стоили пятнадцати лет воронежской. Конечно, дело не в сроках, это здесь лишь образ той необычной концентрированности в духовной жизни, которую второй раз пришлось после 1836 г. пережить Кольцову, а также в поражающей воображение интенсивности такой жизни, многообразии сфер, в которых она находила выражение. Трудно назвать какое-нибудь яркое художественное явление того времени в литературе, музыке или живописи, мимо которого прошел бы приехавший в столицы по тяжебным делам воронежский прасол. Кажется, нельзя вспомнить ни одного более или менее примечательного деятеля литературно-интеллектуальной жизни из бывших в ту пору в столицах, с кем бы Кольцов в свои последние годы и в те месяцы этих годов, которые жил он и столицах, не общался, не разговаривал, не спорил, не переписывался.