Сочинение на тему Миф Константина Батюшкова»

8 июля 1826 года в письме к А.Г. Гревенс уже безумный Батюшков, подражая Державину, писал: Я памятник воздвиг огромный и чудесный, Прославя вас в стихах: не знает смерти он! Как образ милый ваш и добрый и прелестный (И в том порукою наш друг Наполеон), Не знаю смерти я. И все мои творенья, От тлена убежав, в печати будут жить: Не Аполлон, но я кую сей цепи звенья, В которую могу вселенну заключить. Так первый я дерзнул в забавном русском слоге О добродетелях Елизы говорить, В сердечной простоте беседовать о Боге И истину царям громами возгласить. Царицы, царствуйте, и ты, императрица! Не царствуйте, цари: я сам на Пинде царь! Венера мне сестра, и ты моя сестрица, А кесарь мой – святой косарь. Интересно, какие \"дополнения\" к Державину делает Батюшков. Вместо улыбки, с которой произносит истину царям1 певец Фелицы, здесь \"громы\". Не Аполлон, но сам поэт куёт цепь, в которую может \"заключить вселенную\". Наконец, в свидетели призывается Наполеон, образ которого в русской литературе весьма определёнен: \"Мы все глядим в Наполеоны\", – позже заметит ученик Батюшкова Пушкин. Не оставляет ощущение какой-то непомерной гордыни, снедающей автора, и только \"святой косарь\", звучащий в финале каким-то диссонансно-отчаянным призывом, переводит текст из похвальбы в поэзию. Интересно также, как при смысловом распаде стиха безумный Батюшков сохранил интонационную упругость и гибкость – то, что отличало его лучшие лирические произведения. В записной книжке «Чужое: моё сокровище», писанной летом 1817 года, Батюшков сообщал о себе: \"В нём два человека. Один добр, прост, весел, услужлив, богобоязлив, откровенен до излишества, щедр, трезв, мил. Другой человек – не думайте, чтобы я увеличивал его дурные качества, право, нет: и вы увидите сами, почему, – другой человек – злой, коварный, завистливый, жадный, иногда корыстолюбивый, но редко; мрачный, угрюмый, прихотливый, недовольный, мстительный, лукавый, сластолюбивый до излишества, непостоянный в любви и честолюбивый во всех родах честолюбия. Этот человек, то есть чёрный – прямой урод. Оба человека живут в одном теле. Как это? Не знаю; знаю только, что у нашего чудака профиль дурного человека, а посмотришь в глаза, так найдёшь доброго! Надобно только смотреть пристально и долго Он жил в аде – он был на Олимпе2. Это приметно в нём. Он благословен, он проклят каким-то Гением... Дурной человек всё портит, всему мешает: он надменнее сатаны, а белый не уступает в доброте ангелу-хранителю. Каким странным образом здесь два составляют одно? Зло так тесно связано с добрым и отличено столь резкими чертами?\" \"Подражание Горацию\" как бы высвечивает, какой человек победил в этой борьбе, разрывавшей всё существо поэта. И он сам знал, что погружается в черноту. Последнее его стихотворение, написанное на грани безумия, условно называемое «Мельхиседек»: Ты знаешь, что изрек, Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек? Рабом родится человек, Рабом в могилу ляжет, И смерть ему едва ли скажет, Зачем он шёл долиной чудной слез, Страдал, рыдал, терпел, исчез3. Батюшков родился 18 мая 1787 года в Вологде, в небогатой дворянской семье. Мать, по-видимому, и передавшая ему наследственную душевную болезнь, рано скончалась, и отец держал сына до 10-летнего возраста при себе в имении Даниловском. В 1797 году будущего поэта привозят в Петербург и помещают сначала в один частный пансион, затем в другой. В 1803 году Батюшков уже на службе – становится делопроизводителем в Министерстве народного просвещения, в канцелярии своего двоюродного дяди поэта Михаила Муравьёва, в доме которого он и живёт в 1802–1806 годах. К 1805 году относятся первая поэтическая публикация Батюшкова «Послание к стихам моим» (журнал «Новости русской литературы») и вступление поэта в Вольное общество словесности, наук и художеств. С изданиями, контролировавшимися этим обществом, Батюшков и будет связан в последующие годы – вплоть до 1807-го, когда наш герой вступает в петербургское ополчение. Поэт принимает участие в сражениях в Восточной Пруссии, ранен в ногу в бою под Гейльсбергом, лечится в Риге и здесь влюбляется в ухаживающую за ним дочь местного купца Э.Мюгеля. По-видимому, с этим эпизодом связано позднейшее стихотворение «Выздоровление». В 1810 году Батюшков выходит в отставку в чине подпоручика, перебирается в Москву, где сводит знакомство с Карамзиным, Дмитриевым, Вяземским, Жуковским, Василием Львовичем Пушкиным. Именно на этот круг литераторов ориентировано и адресуется двум его представителям (Жуковскому и Вяземскому) программное стихотворение «Мои пенаты», которое Батюшков сочиняет в 1811 году, сидя в своём вологодском имении. Написанная трёхстопным ямбом, эта, как тогда говорили, пиеса на долгие годы задаёт образец дружеского послания, которому будут подражать арзамасцы и молодой Пушкин. В 1812 году Батюшков поступает на службу в Публичную библиотеку. Однако вторжение французов всё меняет. Разорение Москвы производит на него ошеломляющее впечатление. Его галлофильство улетучивается, мажорные ноты писем сменяются на тон отчаяния и пессимизма. Вот что он пишет Гнедичу из Нижнего Новгорода в октябре 1812-го: \"От Твери до Москвы и от Москвы до Нижнего я видел, видел целые семейства всех состояний, всех возрастов в самом жалком положении; я видел то, чего ни в Пруссии, ни в Швеции видеть не мог: переселение целых губерний! Видел нищету, отчаяние, пожары, голод, все ужасы войны и с трепетом взирал на землю, на небо и на себя. Нет, я слишком живо чувствую раны, нанесённые любезному нашему отечеству, чтобы минуту быть покойным. Ужасные поступки вандалов или французов в Москве и в её окрестностях, поступки, беспримерные и в самой истории, вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством\". Настроение его делается всё более и более мрачным. От него ждут стихов \"в прежнем духе\", он же раздражается, хотя и скрывает раздражение за вежливыми словами. Из Вологды он пишет Граматину зимой 1813 года: \"Я думаю, что такой лютой зимы и в Лапландии не бывало; а вы хотите, любезный друг, чтобы я воспевал розы, благоуханные рощи, негу и любовь, тогда как всё стынет и дрожит от стужи!.. Вы мою музу называете бессмертною; за это вам очень благодарен; я все похвалы от друзей моих и от людей, которых уважаю, принимал за чистую монету, но здесь вижу насмешку, или шутку, или ошибку, или что вам угодно. У нас бессмертных на Парнасе только два человека: Державин и граф Хвостов\". После смерти Муравьёва Батюшков сближается с кружком Оленина (который являлся его начальником по службе в Публичной библиотеке). Живя в 1813 году в Петербурге, он страстно увлекается воспитанницей Олениных Анной Фёдоровной Фурман. Роман, однако, прерывается отбытием в июле 1813 года в действующую армию. Батюшков становится адъютантом при генерале Раевском, участвует в ряде сражений, в том числе под Лейпцигом, входит с русскими войсками в Париж. Обратный путь его на родину лежит через Англию и Швецию (с пребыванием в последней связана элегия «На развалинах замка в Швеции»). В Петербурге, однако, его ожидает не тот приём, на который он рассчитывал4. Батюшков расстаётся с Фурман. В письме к Муравьёвой он признаётся: \"Теперь скажу только то, что вы сами знаете, что не иметь отвращения и любить – большая разница. Кто любит, тот горд\". После разрыва Батюшков переживает тяжёлый кризис. Он уходит в религию, пишет стихи – и какие стихи! В Каменце-Подольском, где он служит в это время, созданы «Таврида» (которую Пушкин считал чуть ли не лучшей русской элегией), «Мой гений», «Разлука», «К другу», «Я чувствую, мой дар в поэзии погас...» и другие. В 1817 году в Петербурге выходят «Опыты в стихах и в прозе Константина Батюшкова» – двухтомник, подготовленный его другом Гнедичем. Тяжёлое материальное положение заставляет поэта тянуть чиновничью лямку.