Муки ада

Муки ада

Дама, служившая при дворе его светлости Хорикава, рассказывает ис­торию написания ширм «Муки ада». Его светлость был могуществен­ным и великодушным правителем, поэтому все жители столицы почитали его как живого Будду- Ходили даже слухи, что, когда однаж­ды быки, впряженные в колесницу его светлости, понесли и примяли одного старика, тот лишь сложил руки и благодарил судьбу за то, что по нему прошли быки его светлости. Самым известным художником был в то время ёсихидэ — угрюмый старик лет под пятьдесят, похо­жий на обезьяну. Когда однажды его светлости подарили ручную обезьянку, его проказник-сын назвал ее ёсихидэ. Как-то раз обезьян­ка украла мандарины, и молодой господин хотел наказать ее. Убегая от него, обезьянка подбежала к пятнадцатилетней дочери ёсихидэ, состоявшей в камеристках во дворце его светлости, уцепилась за ее подол и жалобно заскулила. Девушка вступилась за обезьянку: ведь это было всего лишь неразумное животное, к тому же обезьянка но­сила имя ее отца. Когда до его светлости дошли слухи о причине привязанности девушки к обезьянке, он одобрил ее почтение и лю­бовь к отцу и стал благоволить к ней, что дало злым языкам повод утверждать, будто его светлость увлекся девушкой.

О картинах ёсихидэ рассказывали страшные вещи: например, го­ворили, что женщины, изображеемые им, вскоре заболевали, словно из них вынули душу, и умирали. Поговаривали, что в его картинах замешано колдовство. Он любил только свою единственную дочь и свое искусство. Когда в награду за удачную картину его светлость Хорикава пообещал исполнить заветное желание ёсихидэ, художник попросил его отпустить дочь домой, но тот резко ответил: «Нельзя». Рассказчица полагает, что его светлость не отпустил девушку оттого, что в отчем доме ее не ждало ничего хорошего, а вовсе не из-за своего сластолюбия.

И вот в то время, когда Ёсихидэ из-за дочери оказался почти в не­милости, его светлость призвал его и повелел расписать ширмы, изо­бразив на них муки ада. Месяцев пять-шесть Ёсихидэ не показывался во дворце и занимался только своей картиной. Во сне ему мерещи­лись кошмары, и он разговаривал сам с собой. Он призвал к себе одного из учеников, заковал его в цепи и стал делать наброски, не об­ращая внимания на страдания юноши. Только когда из опрокинутого горшка выползла змея и чуть не ужалила юношу, Ёсихидэ наконец смилостивился и развязал цепь, которой тот был опутан. На другого ученика Ёсихидэ напустил филина и хладнокровно запечатлел на бу­маге, как женоподобного юношу терзает диковинная птица. И пер­вому, и второму ученику казалось, будто мастер хочет убить их.

В то время как художник работал над картиной, дочь его станови­лась все печальнее. Обитатели дворца гадали, в чем причина ее грусти;

в скорбных мыслях об отце или в любовной тоске. Вскоре пошли толки, будто его светлость домогается ее любви. Однажды ночью, когда рассказчица шла по галерее, к ней вдруг подбежала обезьянка Ёсихидэ и стала дергать за подол юбки. Рассказчица пошла в ту сто­рону, куда ее тянула обезьянка, и открыла дверь в комнату, из кото­рой слышались голоса. Из комнаты выскочила полуодетая дочь Ёсихидэ, а в глубине раздался шум удалявшихся шагов. Девушка была в слезах, но не назвала имя того, кто хотел ее обесчестить.

Дней через двадцать после этого происшествия Ёсихидэ пришел во дворец и попросил приема у его светлости. Он пожаловался, что никак не может закончить картину мук ада. Он хотел изобразить в середине ширмы, как сверху падает карета, а в ней, разметав охва­ченные пламенем черные волосы, извивается в муках изящная при­дворная дама. Но художник не может нарисовать то, чего никогда не видел, поэтому Ёсихидэ попросил его светлость сжечь у него на глазах карету.

Через несколько дней его светлость позвал художника на свою за­городную виллу. Около полуночи он показал ему карету со связанной женщиной внутри. Перед тем как поджечь карету, его светлость при­казал поднять занавески, чтобы Ёсихидэ увидел, кто находится в ка­рете. Там была дочь художника. Ёсихидэ чуть не лишился рассудка. Когда карета загорелась, он хотел было броситься к ней, но вдруг ос­тановился. Он не отрываясь смотрел на горящую карету. На лице его было написано нечеловеческое страдание. Его светлость, зловеще по­смеиваясь, тоже не сводил глаз с кареты. У всех, кто видел мучения бедной девушки, волосы встали дыбом, словно они в самом деле ви­дели муки ада. Вдруг что-то черное сорвалось с крыши и упало прямо в пылавшую карету. Это была обезьянка. Она с жалобным криком прижалась к девушке, но вскоре и обезьянка, и девушка скрылись в клубах черного дыма. Ёсихидэ словно окаменел. Но если до тех пор он страдал, то теперь его лицо светилось самозабвенным восторгом. Все с восхищением смотрели на художника как на новоявленного будду- Это было величественное зрелище. Только его светлость сидел наверху, на галерее, с искаженным лицом и, как зверь, у которого пересохло в горле, задыхаясь, ловил ртом воздух...

Об этой истории ходили разные слухи. Одни считали, что его светлость сжег дочь художника, чтобы отомстить за отвергнутую лю­бовь. Другие, в том числе рассказчица, полагали, что его светлость хотел проучить злобного художника, который ради своей картины готов был сжечь карету и убить человека. Рассказчица своими ушами слышала это из уст его светлости.

Ёсихидэ не оставил своего намерения написать картину, напротив, лишь утвердился в нем. Через месяц ширма с картиной мук ада была закончена. Преподнеся ширмы его светлости, Ёсихидэ в следующую же ночь повесился. Тело его до сих пор лежит в земле на месте их дома, но надгробный камень так оброс мхом, что никто и не знает, чья это могила.