«Чертовы качели» в поэзии и в жизни Ф. Сологуба

Качает черт качели

Вперед — назад, вперед — назад...

Ф. Сологуб

Современники серебряного века с любовью, трогательно относились к поэту и прозаику Федору Сологубу. Вот что писала о нем Зинаида Гиппиус: “О Блоке можно было написать умер. И о Розанове. Да и о Брюсове: он хуже, чем умер, он — большевицкий цензор, сумасшедший жестокий коммунист, пишет оды на смерть Ленина и превратился из поэта и беспомощного рифмоплета... что даже удивительно (или, на- против, не удивительно). Но могу ли я говорить о Сологубе? Он в России. Я его знаю, люблю неизменно, уважаю неизменно, вот уже почти тридцать лет...”

Я специально привел столь объемную цитату из Гиппиус, потому что в этой характеристике — весь художник Сологуб и гражданин Сологуб, и явление “Сологуб в мире”. Поэт любим и уважаем творческой русской интеллигенцией за то, что не преклонил колен перед варварской властью большевиков. Многие это сделали.

Главной трагедией поэта была мечта и действительность в вечной борьбе и игре с его душой, ранимой и беззащитной:

...Хочу конца, ищу начала,

Предвижу роковой предел.

Противоречий я хотел,

Мечта владычицею стала.

Его влечет образ таинственной звезды — “звезды Маир”. Но он всегда хочет возвратиться на родную свою землю.

Известно, что, когда Сологуб выходил на эстраду и читал свои волшебные стихи, он сам казался трагическим противоречием этих стихов.

В них сплеталось реальное с нереальным. Мне кажется, что его “мечта и действительность” в вечной игре с его душой — это и есть тот образ, который он нарисовал в своих стихах о “чертовых качелях”. Он словно был склонен во всем выискивать и, если ее там нет, то придумать:

Потягайся с ведьмой мудрой,

Силу в силе покажи...

О, Кузмич мой беднокудрый,

Ты меня заворожи!

Поэт сам был рад тому, что его кто-то заколдует, заворожит. И сам он часто брал ритм завораживающий, явно сам выступая в роли колдуна:

...Ты не в круге, весь ты в точке,

Я же в точку не вмещусь...

...будешь умирать,

И тогда поймешь и примешь

Троецветную печать...

Для придачи “волшебники” своим стихам он менял ритмы, искал таинственные смысловые и словесные ходы:

Водой спокойной отражены,

Они бесстрастно обнажены

При свете тихом ночной луны.

Два отрока, две девы творят ночной обряд...

Сологуба считали человеком надменным. Особенно журналисты, которые наперебой домогались у него интервью. Но что поделать — он не любил эту суматошную братию, ему было жаль на них тратить время и душу.

Они же в отместку не раз объявляли его колдуном и садистом. И это была почти правда — темные силы властвовали в его поэзии:

Когда я в бурном море плавал

И мой корабль пошел ко дну,

Я возопил: “Отец мой, Дьявол,

Спаси меня, ведь я тону”.

Признав отцом дьявола, лирический герой Сологуба принял от дьявола и все черное наследство: злобную тоску, душевное одиночество, холод сердца, отрешение от земной радости и презрение к человеку. После таких откровений, как детский сон, вспоминались его нежные строки:

В поле не видно ни зги...

Кто-то зовет: “Помоги!”

Как помогу?

Сам я беден и мал,

Сам я смертельно устал —

Что я могу?..

Далее в стихах идет высокий нравственный мотив:

Если не сможем идти,

Вместе умрем на пути...

Но, увы, процесс отхода от прошлых нравственных идеалов набирал губительную силу. Если раньше он писал:

Я верю в творящего Бога,

В святые завесы небес... —

то теперь стало:

Собираю ночью травы

И варю из них отвары...

На фоне таких контрастов было невозможно понять, что за личность — поэт Сологуб. Сам он не проявлял к друзьям никакого особого внимания. Одно время их связывала дружба с Блоком. Но после написания Блоком “Двенадцати” он охладел и к нему.

Имя Сологуба вовсю гремело. Актеры выли с эстрады его знаменитое:

Качает черт качели...

Видимо окончательно разрушив свою душу, он уходил в мистику из реального мира:

В мире ты живешь с людьми, —

Словно в лесе, в темном лесе,

Где написан бес на бесе, —

Здесь с такими же зверьми.

Видимо, это следует понимать как поражение Дон Кихота, который не смог осилить любовью и мечтой это населенное бесами пространство. “Чертовы качели”, описав последний полукруг в жизни поэта, навсегда остановились. Остановились для него, но в его поэзии они все еще раскачиваются задиристо и лихо, напоминая нам, что жизнь всегда можно сделать просто смертельной игрой.