Сочинение на тему Новизна эстетических установок акмеизма»

В кругах, близких к акмеизму, чаще всего произносятся имена Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье. Каждое из этих имён – краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной стихии. Шекспир показал нам внутренний мир человека; Рабле – тело и его радости, мудрую физиологичность; Виллон поведал нам о жизни нимало не сомневающейся в самом себе, хотя знающий всё, – и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие; Теофиль Готье для этой жизни нашёл в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента – вот та мечта, которая объединяла между собой людей, так смело назвавших себя акмеистами. Это течение, зародившиеся в эпоху реакции, выразило присущее определённой части русской интеллигенции состояние «социальной усталости», стремление укрыться от бурь «стекающего времени» в эстетизированную старину, «вещный мир стилизованной» современности, замкнутый круг интимных переживаний. В произведениях акмеистов – поэтов и писателей – крайне характерно разрабатывается тема прошлого, точнее – отношение прошлого, настоящего и будущего России. Их интересуют не переломные эпохи истории и духовных катаклизмов, в которых символисты искали аналогий и предвестий современности (осмысляемые, конечно, в определённом ракурсе), а эпохи бесконфликтные, которые стилизовались под идиллию гармонического человеческого общества. Прошлое стилизовалось так же, как и современность. Ретроспективизм и стилизаторские тенденции свойственны в те годы художникам «Мира Искусства» (К. Сомов, А. Бенуа, Л. Бакет, С. Судейкин и другие). Философско-эстетические взгляды художников этой группы близки писателям- акмеистам. Порывая с традиционной проблематикой русской исторической живописи, художники этой группы противопоставляли современности её социальным трагедиям условный мир прошлого, сотканный из мотивов ушедшей дорянско- усадебной и придворной культуры. В эпоху революции А. Бенуа писал: «…я совершенно переселился в прошлое… За деревьями, бронзами и вазами Версаля я как-то перестал видеть наши улицы, городовых, мясников и хулиганов». Это была программная установка на беспроблемность исторического мышления. Обращаясь к темам прошлого, они изображали празднества, придворные прогулки, рисовали интимно-бытовые сценки. Интерес для художников представляла «эстетика» истории, а не закономерности её развития. Исторические полотна становились стилизованными декорациями (К. сомов, «Осмеянный поцелуй», 1908-1909; А. Бенуа, «Купальня маркизы», 1906; «Венецианский сад», 1910). Характерно, что Сомов и Бенуа называли эти картины не историческими, а «ретроспективными». Особенность, свойственная живописи этого течения, – сознательная условная театрализация жизни. Зрителя (как и читателя, например, стихов М. Кузьмина) не покидало ощущение, что перед ним не прошлое, а его инсценировка, разыгрываемая актёрами. Многие сюжеты Бенуа перекликались с пасторалями и «галантными празднествами» французской живописи XVIII столетия. Любовные сцены на полотнах художников часто трактовались с оттенком изысканной эротики. Такое превращение прошлого и настоящего в некую условную декорацию было свойственно и литераторам-акмеистам. Любовная тема связана уже не с прозрениями в другие миры, как у символистов; она развивается в любовную игру, жеманную и лёгкую. Поэтому в акмеистической поэзии так часто встречаются жанры пасторали, идиллии, мадригала. Признание «вещного» мира оборачивается любованием предметами (Г. Иванов, сборник «Вереск»), поэтизацией быта патриархального прошлого (Б. Садовской, сборник «Полдень»). В одной из «поэз» из сборника «Отплытие на остров Цитеру» (1912) Г. Иванов писал: * Кофейник, сахарница, блюдца, * Пять чашек с узкою каймой * На голубом подносе жмутся, * И внятен их рассказ немой: * Сначала – тоненькою кистью * Искусный мастер руки, * Чтоб фон казался золотистей, * Чертил кармином завитки. * И щеки пухлые румянил, * Ресницы наводил слегка * Амуру, что стрелою ранил * Испуганного пастушка. * И вот уже омыты чашки * Горячей черною струей. * За кофием играет в шашки * Сановник важный и седой * Иль дама, улыбаясь тонко, * Жеманно потчует друзей. * Меж тем, как умная болонка * На задних лапках служит ей… Эти тенденции свойственны и прозе акмеистов (М. Кузмин, Б. Садовской), которая в историко-литературном смысле имеет меньшее значение, чем их поэзия. Декоративно-пасторальная атмосфера, гедонистические настроения в поэзии акмеистов и в живописи «мирискусников» 1910-х годов сочетались с ощущением грядущей катастрофы, заката истории, с депрессивными настроениями. Цикл картин А. Бенуа, характерно названный «Последние прогулки короля», определяет тема заката жизни Людовика XIV – «короля-солнца». Слегка гротескные фигуры как бы напоминают о тщете всех человеческих стремлений и вечности только прекрасного. Такие настроения свойственны и литературному акмеизму. Жажда покоя как убежища от жизненной усталости – пафос многих стихов Б. Садовского. В одном из стихотворений из сборника «Позднее утро» (1909) он писал: Да, здесь я отдохну. Любовь, мечты отвага, Вы все отравлены бореньем и тоской. И только ты – моё единственное благо, О всеобъемлющий, божественный покой… В предисловии к первому сборнику стихов А. Ахматовой «Вечер» (1912) М. Кузьмин писал, что в творчестве молодой поэтессы выразилась «повышенная чувствительность, к которой стремились члены обществ, обречённых на гибель». За мажорными мотивами «конквистадорских» стихов Н. Гумилёва – чувство безнадёжности и безысходности. Недаром с таким постоянством обращался поэт к теме смерти, в которой видел единственную правду, в то время как «жизнь бормочет ложь» (сборник «Колчан»). За программным акмеистическим жизнеутверждением всегда стояло внутреннее депрессивное настроение. Акмеисты уходили от истории и современности ещё дальше, чем символисты, утверждая только эстетически-гедонистическую функцию искусства, программно отклоняясь от социальных обобщений. Призыв возвратиться из иных миров к реальности был вызван признанием некоторыми акмеистами культа первоначал жизни (зоологического, «стихийного») в природе и в человеке. М. Зенкевич писал, что первый человек на земле – Адам, «лесной зверь», он и был первым акмеистом, который дал вещам их имена, не познав их сути.