Сочинение на тему Конфликт Бельтова с обществом в романе «Кто виноват»»

Изображение Бельтова заключает в себе много неясного, на вид противоречивого, иногда данного только намеками. В этом сказалась и творческая субъективность Герцена, создававшего характер героя по свежим следам собственного идейного развития, и еще больше - цензурные условия, не позволявшие ему о многом говорить прямо. Это определило и неверное понимание характера Бельтова со стороны Белинского. В «предыстории» героя критик обратил внимание лишь на то, что у Бельтова «много ума», что его «натура» испорчена «ложным воспитанием», «богатством», и поэтому у него нет «особенного призвания к какой бы то ни было деятельности», что он «осужден был томиться… тоскою бездействия». В основной же части романа характер героя, по мнению критика, «произвольно изменен автором», и Бельтов «вдруг является перед нами, какою-то высшею, гениальною натурою, для деятельности которой действительность не представляет достойного поприща…». «Это уже не Бельтов, а что-то вроде Печорина». Последнее мнение справедливо: у возмужавшего Бельтова есть нечто общее с Печориным. Но это не их «гениальность», а их трагические отношения с обществом. Однако Белинский ошибся в оценке характера молодого Бельтова. Уже в юности Бельтов не был просто избалованным баричем. И тогда в нем было больше романтических порывов, нежели «тоски бездействия». Что же касается его перехода к скептицизму зрелого понимания жизни, то переход этот,выглядит внезапным потому, что автор не мог о нем подробно рассказать. Совершается этот перелом не по произволу автора, а в результате «власти обстоятельств». Жизнь Бельтова - это новое, более конкретное и полное творческое воплощение того же самого перелома, который уже отразился в образе Трензинского. На этот раз герой Герцена - русский дворянин и даже сын крепостной крестьянки. В отличие от Чацкого, Онегина и Печорина, получивших столичное, светско-ари-стократическое воспитание, Бельтов, подобно героям Тургенева (Лежневу, Лаврецкому и др.), воспитывался в усадьбе, а оттуда попал в кружок студентов Московского университета. Характерная черта идейного развития Бельтова его рано возникшее стремление к романтическим идеалам. Опираясь на свой собственный опыт, Герцен связывает эти стремления с чтением Плутарха и Шиллера, с сильными впечатлениями от революционных движений на Западе. Чтобы сделать эти впечатления более определенными и значительными, Герцен вводит в роман представителя традиций западноевропейских национально-освободительных движений, швейцарца Жозефа, с его идеей «самоотвержения» в политической борьбе и символизирующим эту идею «портретом Паоли». Жозеф и воспитал Володю Бельтова по своему подобию, а тот «жадно внимал» его «поучениям». Но как пи сильны были все эти влияния, развитие Бельтова происходило в обстановке русской общественной жизни начала 1830-х годов. Коротко и нарочито неопределенно говорит Герцен о «дружеском кружке из пяти-шести юношей», но подчеркивает при этом, что идеи этого кружка были «чужды среде» и что «молодые люди чертили себе колоссальные планы», далекие от осуществления. В этом Бельтов резко*отличается от Печорина. Печорин, созданный по темпераменту для активной общественной борьбы, жаждет «бурь и битв», но разменивает свои силы в случайных бытовых столкновениях. Бельтов, воспитанный более отвлеченно, чертит себе «колоссальные планы», но разменивается в выполнении частных практических задач, которые он всегда берется разрешить в одиночку, «отчаянной храбростью мысли». Такова прежде всего служба Бельтова в департаменте, на которую аристократ Печорин никогда бы не пошел. Бельтов, несомненно, поставил себе при этом «колоссальную» и наивно-романтическую задачу: одному бороться с несправедливостью и побороть ее. Недаром чиновники возмущались тем, что он «со всякой дрянью носится, горячится, точно отца родного… режут, а он спасает», а также и тем, что он говорит при этом «я, де, злоупотребления искореню». Недаром сам министр тщетно делал ему «нежные» внушения, а затем просто выбросил со службы за строптивость. Таково же увлечение Бельтова медициной. И здесь он хотел бы приносить пользу людям, пытаясь разрешить трудные научные проблемы «отчаянной храбростью мысли», и потерпел поражение. Даже в занятиях живописью сказались гражданско-ро-мантические интересы юноши. Подводя итоги неудачам своего героя в первой части романа, задавая «премудреный вопрос» об их причинах, Герцен правильно считает, что ответ надо искать не в «психическом устройстве человека», а, как он нарочито неясно говорит, «в атмосфере, в окружающем, в влияниях и соприкосновениях…». Сам Бельтов хорошо возразил позднее Крупову, объяснявшему его безделке богатством, что есть «довольно сильные побуждения на труд» и «кроме голода», хотя бы «желание высказаться». Так не сказал бы Печорин. Это самооценка «человека 1840-х годов». И в этом отношении Бельтова можно сравнивать не с Печориным, а с Рудиным. Причину своих неудач Бельтов осознал только во время скитаний на Западе. Автор много раз подчеркивает, что до отъезда за границу его герой, вследствие своего романтического воспитания, «не понимал действительности». Теперь он нечто понял в ней. По его собственным словам, он «потерял юношеские верования» и «приобрел взгляд трезвый, может, безотрадный и грустный, но зато истинный». Называя новые взгляды Бельтова «безотрадными», но «истинными», Герцен, несомненно, имеет при этом в виду тот идейный кризис, который переживался в начале 40-х годов самыми передовыми людьми России при переходе от философского идеализма к материализму. Этот кризис нашел отражение в дневниках Герцена этого периода, в стихотворениях Огарева «Монологи», в письмах Белинского начала 40-х годов. В статье «По поводу одной драмы» Герцен разъяснял, что склонность к скептической рефлексии возникла тогда, когда мыслящий человек начинал сжигать «огнем критики» старые «привидения» и «призраки» и ему становилось «тоскливо и страшно»1. Но результатом такой отважной работы мысли являлось более глубокое и верное понимание жизни. Именно это Герцен подчеркивает и в Бельтове, говоря, что Бельтов «много жил мыслью», что у него есть теперь «смелое резкое мышление» и даже «страшная ширь понимания», что он внутренне раскрыт «всем современным вопросам». Интересно, однако, что Герцен, не довольствуясь этим, разбросал в романе намеки на какую-то деятельность Бельтова за границей, видимо, и приведшую его к новым взглядам и настроениям. Можно попытаться свести эти намеки в одно целое, хотя бы гипотетически.