Сочинение на тему «Фигура умолчания» в романе «Дон Кихот»»

«Фигура умолчания» встречается в очень интересных рассуждениях Дон-Кихота «о военном деле и науках», иначе говоря, о сравнительном достоинстве солдата и грамотея-чиновника. Дон-Кихот отдает первенство воину главным образом на том основании, что цель военного дела — обеспечить людям мир, а мир — высшее благо, какое существует на этом свете. В эпоху бурной военной деятельности Испании, когда она покоряла туземные империи в Америке, мечтала о завоевании «еретической» Англии, воевала с Нидерландами, затевала новые «крестовые походы» против турок (походы, памятные Сервантесу, искалеченному в битве при Лепанто), Сервантес не нашел нужным сказать хотя бы одно слово в похвалу войнам, которые вела Испания за расширение своего могущества и в защиту «истинной» веры. Таким способом, не компрометируя себя, он достаточно ясно выразил свое отношение к внешней политике Филиппа II и его преемников. Столь же определенно отношение Сервантеса к духовенству, хотя его высказывания на этот счет также чрезвычайно замаскированны. В «Дон Кихоте» лица духовные совершенно не показаны в своей специфической практике. Не считая некоторого количества монахов, студентов богословия и священников, участвующих в дорожных авантюрах Дон-Кихота в качестве статистов, во всем романе выведен всего лишь один священнослужитель, имеющий определенную физиономию,— это друг Дон-Кихота, священник той деревни, где живет герой. Разоблачая в одинаковой мере как попытки оживить старую идею рыцарства, так и новый культ денег и наживы, Сервантес ополчается против всего современного ему уклада и мировоззрения официальной Испании: против тирании абсолютизма, безумных военных авантюр, засилья духовенства, против чванства и привилегий аристократии, хищнического управления страной, приводившего к обнищанию наибольшей части населения. Свои гуманистические идеалы он выразил как в показе широких картин народной жизни, на фоне которых развертываются приключения его героев, так и в высказываниях главных персонажей романа, устами которых явно говорит сам автор. Некоторые из таких мыслей, например о знатности и благородстве, уже были приведены выше. Однако, ввиду крайней суровости цензуры, Сервантесу, не желавшему видеть свою книгу сожженной на костре или, может быть, даже самому попасть на костер, приходилось быть очень осторожным и нередко маскировать свои мысли. В этом отношении весьма показательны не только прямые высказывания Сервантеса по разным вопросам, но и его умолчания. Очень характерно, что в романе, в котором выведено несколько сот персонажей, показано очень немного представителей аристократии, а если они и появляются, то обрисованы самыми скупыми и общими штрихами. Таковы герцог и герцогиня во второй части, похожие на марионеток в сравнении с остальными персонажами романа, яркими и живыми. Сервантес очень тонко дает почувствовать всю пустоту и скуку их пышной, наполненной церемониями жизни, заставляющей их обрадоваться как желанной забаве встрече с Дон-Кихотом и его оруженосцем. Вместо всякой оценки поведения герцогской четы Сервантес ограничивается одной осторожной ссылкой на фантастического арабского автора, якобы сочинившего повесть, пересказываемую им в «Дон Кихоте»: «По этому поводу Сид Амет замечает, что шутники, по его мнению, были столь же безумны, Просвещенный и рассудительный, всегда умеющий дать хороший совет, обнаруживший во время осмотра библиотеки Дон-Кихота тонкий литературный вкус, заботящийся о делах Дон-Кихота и его выздоровлении, он ничем не похож на священника, и никто бы не догадался о его принадлежности к этой корпорации, если бы не его платье. Ни разу в своих разговорах с Дон-Кихотом или другими лицами он не прибегает к религиозным или морально-назидательным доводам. Со всем этим следует сопоставить многозначительное высказывание Дон-Кихота об «отшельниках нашего времени» (т. е. об испанских монахах конца XVI — начала XVII в.), в котором Сервантес маскирует свою мысль, внося в свои слова острый сарказм: «Нынешние отшельники нимало не похожи на тех, которые спасались в пустыне египетской и прикрывались пальмовыми листьями, а питались кореньями. Однако же не поймите меня так, что, отзываясь с похвалою о прежних пустынниках, я не хвалю нынешних,— я лишь хочу сказать, что ныне пустынножительство не сопряжено с такими строгостями и лишениями, как прежде, но из этого не следует, что нынешние пустынники дурны; напротив того, по мне они все хороши, и если даже взять худший случай, все равно лицемер, притворяющийся добродетельным, меньше зла творит, нежели откровенный грешник». Несмотря на то, что, по словам Рикоте, среди них «были стойкие и подлинные христиане» и что «всюду, куда бы ни забросила нас судьба, мы плачем по Испании: мы же здесь родились, это же настоящая наша отчизна», он все же находит, что «мы наше изгнание заслужили», и дальше жертва расхваливает своего палача, распространяясь о «милосердии и правосудии» Веласко де Саласара, которому было поручено выполнение этого указа и который на самом деле был хорошо известен как своей жестокостью, так и взяточничеством. Ясно, что Сервантес заставляет Рикоте говорить противоположное тому, что он и вместе с ним автор на самом деле думают. Зато в уста Санчо, пользуясь шутовским с виду характером этого персонажа, Сервантес влагает очень смелые и откровенные замечания. Собираясь стать губернатором, Санчо говорит: «Я сам не раз видел, как посылали ослов управлять, так что если я возьму с собой своего, то никого этим не удивлю». Когда его вздумали в качестве губернатора величать «Доном Санчо Пансой», он сразу же отклонил эту - честь, заявив: «Меня зовут просто Санчо Пансою, и отца моего звали Санчо, и Санчо был мой дед, и все были Панса, безо всяких донов да распродонов. Мне сдается, что на вашем острове донов куда больше, чем камней, ну да ладно, господь меня разумеет, и если только мне удастся погубернаторствовать хотя бы несколько дней, я всех этих донов повыведу: коли их тут такая гибель, то они, уж верно, надоели всем хуже комаров». Один из законов, изданных Санчо Пансой во время его губернаторства, воспрещал слепцам распевать о чудесах, «если только они не могут доказать, что чудеса эти действительно совершились»; кроме того, он намеревался закрыть в своих владениях игорные дома, искоренить всех лентяев и тунеядцев и т. п. Если Сервантес уклоняется от изображения в своем романе верхов общества и духовенства, то он дает в нем широкую картину народной жизни, изображая правдиво и красочно крестьян, ремесленников, погонщиков мулов, пастухов, бедных студентов, солдат, трактирных служанок и т. п. Всех этих маленьких людей, ходящих «по земле просто ногами», он описывает объективно и разносторонне, не скрывая грубоватости, жадности, сварливости, склонности к плутовству многих из них, но в то же время подчеркивая таящийся в них огромный запас трудолюбия, активности, оптимизма и добродушия. Сервантес полон сыне испанского народа; в ясном и трезвом отношении к жизни; в обличении всякой социальной неправды и насилия; в глубокой любви и уважении к человеку, о котором говорит эта книга; в том оптимизме, которым она дышит, несмотря на грустный характер большинства ее эпизодов и на пронизывающую ее печаль; в апологии здоровых и правдивых человеческих чувств. Всему этому соответствует замечательный реалистический язык романа, ясный, красочный, богатый оттенками, вобравший в себя множество элементов народной речи.