Записки Охотника. Тургенев. Часть 1.

11 ноября 1870 года И. А. Гончаров писал С. А. Толстой: «Вы, конечно, читали «Степной король Лир». Как живо рассказано — прелесть! Этот рассказ я отношу к «Запискам охотника», в которых Тургенев — истинный художник, творец, потому что он знает эту жизнь, видел ее сам, жил ею — и пишет с натуры... Эти две головки, дочерей Лира, не правда ли живые, бежавшие из грёзовских рамок! И очерчены так легко, почти без красок, будто карандашом: между тем — они перед глазами.

Да, Тургенев — трубадур (пожалуй, первый), странствующий с ружьем и лирой по селам, полям, поющий природу сельскую, любовь — в песнях, и отражающий видимую ему жизнь — в легендах, балладах...» (И. А. Гончаров. Собр. соч., т. 8. М., 1955, с. 435). Это писал современник автора, тонкий и взыскательный художник, в пору, когда «Записки охотника» воспринимались уже как юность их создателя, когда мир узнал тургеневские романы — художественную летопись русской общественной жизни середины века: «Рудин», «Дворянское гнездо», «Отцы и дети», «Накануне».

Этот отзыв Гончарова весьма симптоматичен, ибо «Записки охотника» не только исток и пролог всего творчества Тургенева, но и по самой 'своей художественной природе явление новаторское, развившееся в русле пушкинской и гоголевской прозы, которое другой современник писателя — Лев Толстой — ставил в один ряд с «Мертвыми душами» Гоголя, «Записками из Мертвого дома» Достоевского, «Былое и думы» Герцена (см.: Г. А. Р у-санов, А. Г. Русанов. Воспоминания о Л. Н. Толстом. Воронеж, 1972, с. 102).

Биография «Записок охотника» началась с первого номера некрасовского «Современника» за 1847 год, где в отделе «Смесь» был напечатан небольшой рассказ Тургенева «Хорь и Калиныч». Обстоятельства (на первый взгляд, вполне прозаические) появления этого рассказа, сыгравшего столь важную роль в творческой судьбе Тургенева, описаны им в его «Литературных и житейских воспоминаниях»: «Только вследствие просьб И. Поступаете в 2019 году? Наша команда поможет с экономить Ваше время и нервы: подберем направления и вузы (по Вашим предпочтениям и рекомендациям экспертов);оформим заявления (Вам останется только подписать);подадим заявления в вузы России (онлайн, электронной почтой, курьером);мониторим конкурсные списки (автоматизируем отслеживание и анализ Ваших позиций);подскажем когда и куда подать оригинал (оценим шансы и определим оптимальный вариант).Доверьте рутину профессионалам – подробнее.

И. Панаева, не имевшего чем наполнить отдел «Смеси» в 1-м нумере «Современника», я оставил ому очерк, озаглавленный «Хорь и Калиныч». (Слова: «Из записок охотника» были придуманы и прибавлены тем же И. И. Панаевым с целью расположить читателя к снисхождению.)» (И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28-ми томах. Соч., т. XIV. М.—Л., «Наука», 1968, с. 521). Существует интересное предположение исследователя творчества Тургенева В. А. Громова, что инициатива появления «Хоря и Калиныча» | «Современнике» исходила от Белинского и Некрасова.

Возможно, что подзаголовок «Из записок охотника» был сознательно дан Панаевым с целью привлечь читателя к весьма популярному в 30- 40 е годы прошлого века своеобразному жанру охотничьих рассказов, особенно! развитие получившему в Англии и «обошедшему... другие европейские литературы», в том числе и русскую (см.: М. П. Алексеев. Заглавие «Прииски охотника».—«Тургеневский сборник», вып. V. Л., «Наука», 1969, г.. 217), Вполне вероятно, что есть иной, скрытый, глубинный и более обобщенный смысл этого «внешнего» названия. Дело в том, что и другие повести и рас сказы, не вошедшие в цикл, порой тоже ведутся от имени некоего «охотам ка», странствующего по родным лесам, полям и весям (например, рассказа «Три встречи»). Таким образом, охотник может восприниматься как заинтересованный наблюдатель, наделенный даром «всеобъемлющего созерцания», «свидетель», «летописец», стремящийся к глубокому постижению жизни, законов, по которым она движется...

Судя по этому, на первый взгляд, невинному заглавию, Панаев вряд ли мог предполагать, чем станет впоследствии рассказ из «Смеси» для Тургенева и всей русской литературы.

Но, как всегда, пророческим оказалось впечатление Белинского. «Вы и сами не знаете, что такое «Хорь и Калиныч», — писал критик Тургеневу.— Судя по «Хорю», Вы далеко пойдете. Это Ваш настоящий род...» (В. Г. Болинекий. Поли. собр. соч., т. XII. М., Изд-во АН СССР, 1956, с. 336). И хотя сам Тургенев утверждал, что успех «Хоря и Калиныча» «побудил... написать другие», создание всего цикла не было случайностью, а, наоборот, явилось закономерностью, творческой и нравственной необходимостью. Весь предшествующий путь молодого Тургенева, воспитанника Московского, а затем Петербургского и Берлинского университетов, близкого в 40-е годы наиболее передовым и талантливым людям России, властителям дум, — Белинскому, Грановскому, Станкевичу, Герцену и Огареву, декабристу Н. И. Тургеневу, — неотвратимо подводил писателя к созданию большого антикрепостнического произведения, эпического полотна, своего рода «русской Илиады».

В 1846 году, еще до появления первого рассказа о русском крестьянине, Тургенев выступил в качестве негласного сотрудника французского журнала «Revue Independant», органа утопических социалистов. Как теперь стало известно, основная часть статьи «Об освобождении крепостных в России», напечатанной в журнале за подписью Луи Виардо, одного из прогрессивных деятелей Франции, принадлежала Тургеневу и представляла собой переработанный вариант его раннего политико-экономического исследования 1842 года «Несколько замечаний о русском хозяйстве и русском крестьянине». В редакции 1846 года Тургенев в самой категорической форме говорит о необходимости скорейшего освобождения крестьян от крепостной зависимости. Тургенев, по словам Виардо, «стал, вопреки интересам своего класса, вопреки собственным интересам, таким смелым и открытым сторонником освобождения крепостных, словно сам родился в этом бедственном состоянии и требовал свободы для себя во имя страждущего человечества и попранной справедливости» («Тург. сб.», вып. IV, с. 108).

Успех «Хоря и Калипыча» вдохновил молодого писателя, давно захваченного идеей борьбы с крепостничеством.

Один за другим печатаются рассказы Тургенева в «Современнике». В течение только 1847 года появилось восемь рассказов: «Хорь и Калиныч» (№ 1), «Петр Петрович Каратаев» (№ 2), «Ермолай и мельничиха», «Мой сосед Радилов», «Однодворец Овсяников», «Льгов» (№ 5), «Бурмистр», «Контора» (№ 10); в 1848 году были опубликованы: «Малиновая вода», «Уездный лекарь», «Бирюк», «Лебедянь», «Татьяна Борисовна и ее племянник», «Смерть» (№ 2); в 1849 году публикуются: «Гамлет Щигровского уезда», «Чертопханов и Недопюскин», «Лес и степь» (№ 2); в 1850 году — «Певцы» и «Свидание» (Ж 11); в 1851 году — «Бежин луг» (№2) и «Касьян с Красивой Мечи» (№ 3) — последний рассказ из «Записок охотника», опубликованный на страницах «Современника». Интересно, что второй рассказ цикла, «Петр Петрович Каратаев», был напечатан без подзаголовка «Из записок охотника» и только начиная с третьего — «Ермолай и мельничиха» — этот подзаголовок, ставший затем названием всей книги, окончательно укрепился.

Почти все рассказы были написаны Тургеневым в отдалении от России, за границей, куда он уехал во второй половине января 1847 года, то есть сразу же после появления в «Современнике» «Хоря и Калиныча». Отъезд на столь длительное время (писатель вернулся на родину лишь в 1850 году) был вызван не только обстоятельствами личной жизни Тургенева — любовью к великой певице и актрисе Полине Виардо, но прежде всего соображениями гражданского и творческого характера. «Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него... враг этот был — крепостное право», — так писал Тургенев в своих «Литературных и житейских воспоминаниях».

История создания «Записок охотника» нерасторжимо связана с именем Белинского. Самые социально острые антикрепостнические рассказы из «Записок охотника» — «Бурмистр», «Контора», «Два помещика» — создавались летом 1847 года в маленьком курортном городке Зальцбрунне, где Тургенев жил вместе с тяжело больным Белинским. Символично, что рассказ «Бурмистр» помечен: «Зальцбрунн в Силезии, июль 1847 г.» Этим же месяцем помечено и знаменитое «Письмо» Белинского к Гоголю, о котором Тургенев, по словам современников, говорил: «Белинский и его письмо, это — вся моя религия» («Дневник В. С. Аксаковой». СПб., 1913, с. 42).

Уже в июне 1847 года Тургенев задумал объединить рассказы из «Записок охотника» в отдельную книгу. А позже, в октябре 1847 года, Некрасов сообщал писателю о своей идее издания серии «Библиотека русских романов, повестей, записок и путешествий». Помысли Некрасова, серия должна была открываться романом Герцена «Кто виноват?», во втором томе предполагалось напечатать «Обыкновенную историю» Гончарова, а третий том составили бы рассказы Тургенева. Замысел этот не осуществился. После революционных событий 1848 года в Западной Европе, и прежде всего во Франции, русская цензура стала крайне осторожной, и это незамедлительно сказалось на тургеневских рассказах из «Записок охотника». Особенно «пощипала» цензура «Гамлета Щигровского уезда» (1849), изъяв из текста целые страницы.

Возможно, что цензурные мытарства заставили Тургенева в ту пору отказаться не только от издания отдельной книги, но и предупредить читателя в обращенных к нему словах из очерка «Лес и степь» о своем намерении завершить на этом публикацию «Записок охотника» в «Современнике». Но с большей уверенностью можно предположить другое: предупреждение о завершении «Записок охотника» связано с тем, что сам очерк был задуман как своеобразный эпилог цикла и во всех «программах», составлявшихся Тургеневым на протяжении трех лет (1847—1850), обозначался в конце. Это предположение тем более вероятно, что публикация в «Современнике» расскаов из «Записок охотника» продолжалась и после очерка «Лес и степь», вплоть ь до 1851 года.

Мысль об отдельном издании «Записок охотника» не оставляла Тургенева. Писатель упорно работал над его «проспектом», о чем красноречиво говорят многочисленные программы. Последняя, десятая, программа была набросана в августе — сентябре 1850 года на полях чернового автографа рассказа «Притынный кабачок» («Певцы»). После публикации в «Современнике» рассказов «Свидание» и «Певцы» Тургенев писал Полине Виардо В ноябре

1850 года: «Я не оставляю мысли собрать все эти рассказы и издан, м\ в Москве». В этом же письме он говорил и о своем желании посвятить ей спою будущую книгу (Тургенев. Письма, т. I, с. 409). Но затем Тургенев из тактических соображений отказался от этого намерения: «По размышлении— посвящения не будет...» — писал он Полине Виардо 21 марта 1852 года. В цензурной рукописи сохранился титульный лист с зашифрованным посвящением (три звездочки).

Политическое досье Тургенева к началу 50-х годов все больше убеждало правительство в сомнительной благонадежности писателя— автора антикрепостнических рассказов. Кроме того, Тургенев, встречавшийся за границей с Герценом, Огаревым, Бакуниным, Н. И. Тургеневым, бывший очевидцем революционных событий в Париже, вызывал явное подозрение властей. «Когда Тургенев в 1850 году вернулся в Петербург, его предостерегали, но он не хотел обращать на это внимание», — вспоминал один из современников писателя, немецкий критик Карл Глюмер («Тург. сб.», вып. V, с. 362).

Но Тургенев, понимая, что на него «давно смотрят косо», тем не менее продолжал свои хлопоты об отдельном издании «Записок охотника» — и в этом выразилась гражданская позиция писателя. Дело в том, что уже осенью

1851 года за Тургеневым был установлен особый негласный надзор тайной полиции и все его письма перлюстрировались. Исследователи связывают факт установления надзора с французским изданием книги А. И. Герцена «О развитии революционных идей в России» (в переводе которой на французский язык, по-видимому, принимал участие и Тургенев). В ней «Записки охотника» были названы «шедевром Тургенева»: «Кто может читать, не содрогаясь от возмущения и стыда... шедевр И. Тургенева «Записки охотника»?» — писал Герцен (А. И. Герце п. Собр. соч. в 30-ти томах, т. VII. М., Изд-во АН СССР, с. 228). Симптоматично, что впервые о тургеневских «Записках» Европа узнала из уст издателя «Колокола». С книгой Герцена, услужливо присланной в Россию префектом парижской полиции, специально ознакомился Николай I, п, возможно, оп обратил внимание как на отзыв Герцена о «Записках охотника», так и на весь «крамольный» контекст, в котором они упоминались (см.: 10. Г. О к с м а н. От «Капитанской дочки» А. С. Пушкина к «Запискам охотника» И. С. Тургенева. Саратов, 1959, с. 247—249).

По инициативе друга Тургенева Василия Петровича Боткина рукопись «Записок охотника» прошла частный предварительный просмотр цензора кн. В. В. Львова, близкого знакомого П. Чаадаева, профессионального литератора, писавшего для юношества. По словам В. П. Боткина, это был «честный и благородный цензор». Львов, с огромным интересом прочитавший рукопись, одобрил ее, и вскоре она была официально представлена в Московскую цензуру и разрешена к печати. В этом издании Тургенев восстановил многочисленные цензурные изъятия из журнальных публикаций. Вмешательство кн. Львова в текст было минимальным (за что впоследствии цензор жестоко поплатился — был уволен от службы). «Из обеих частей, — писал Боткин Тургеневу 10 марта 1852 года, — Львов выкинул строк десять, и то таких, которых нельзя было оставить» («В. П. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка», М.— Л., 1930, с. 29).

Впервые в отдельном издании появился рассказ «Два помещика», задуманный, по всей вероятности, одновременно с «Бурмистром» в 1847 году. Все предшествовавшие попытки Тургенева опубликовать его в «Современнике», а затем в сборниках («Иллюстрированном альманахе» и в альманахе «Комета») терпели крах. В августе 1852 года «Записки охотника» вышли из печати и очень быстро по тому времени разошлись.

С «Записками охотника» связана драматическая полоса в жизни Тургенева —арест в апреле 1852 года, а затем — ссылка в деревню. Внешним поводом для гонений послужила статья о Гоголе, которую нанисал Тургенев, потрясенный смертью гениального создателя «Мертвых душ». Но истинной причиной были «Записки охотника». «В 1852 г. за напечатание статьи о Гоголе (в сущности за «Записки охотника») отправлен на жительство в деревню...» — писал Тургенев К. К. Случевскому в марте 1869 года (Тургенев. Письма, т. II, с. 635).

«Арестование Тургенева за напечатание в Москве статьи о Гоголе, — писал цесаревич Александр 28 апреля 1852 года своему отцу Николаю I, — наделало здесь много шума — я, как ты знаешь, до так называемых литераторов также не большой охотник и потому нахожу, что урок, данный ему, и для других весьма здоров...» (Тургенев. Собр. соч. в 12-ти томах, т. 1. М., «Художественная литература», 1975, с. 306).

Тургенев был арестован раньше, чем вышли из печати дне части «Записок охотника». Па какое-то время возникла даже опасность изъятии и уничтожения части готового тиража. Но власти так и не решились пойти на этот рискованный шаг — уж слишком большую известность приобрели «Записка охотника» при первом появлении в «Современнике» — -.куриале, который читался всей просвещенной Россией. Одпако были приняты другие репрессивные меры — началось, пожалуй единственное в своем роде, подробнейшее цензурное расследование по уже отпечатанной книге. В сущности, после этого расследования, возглавлявшегося министром народного просвещения кн. П. Л. Ширинским-Шихматовым (ему подчинялось Главное управление цензуры) «Записки охотника» были запрещены в России в течение более чем шести лет. Результаты цензурного следствия докладывались самому Николаю Г.

Выводы цензуры содержали серьезные обвинения политического характера. Известную роль в этом сыграло объединение «Записок охотника» в отдельную книгу. Публикуя свои рассказы в журнале, Тургенев дипломатично заботился о том, чтобы самые острые из них чередовались с более спокойными, да и цензура «помогала», убирая «опасные» фразы, а то в целые страницы. В отдельном издании антикрепостнический замысел цикла как бы высветлился, освободительные настроения нарастали от рассказа к рассказу, достигая своей кульминации примерно к середине цикла, где один за другим шли «Касьян с Красивой Мечи», «Бурмистр», «Контора», «Бирюк», «Два помещика». Подобно стихотворениям Некрасова, рассказы Тургенева, «собранные в один фокус», рождали чувства гнева И сострадания.

В своем рапорте цензор Е. Е. Волков особенно подчеркивал опасный политический смысл всей книги, написанной, по его мнению, с определенной тенденцией. «Издавая «Записки охотника», г. Тургенев, человек, как известно, богатый, конечно, не имел в виду прибыли от продажи своего сочинения, — утверждал цензор, — но, вероятно, имел совершенно другую цель, для достижения которой и напечатал свою книгу». Эту «другую цель» цензор сразу уловил: «Полезно ли, например, — рассуждал чиновник, — показывать нашему грамотному народу... что однодворцы и крестьяне наши, которых автор до того опоэтизировал, что видит в них администраторов, рационалистов, романтиков, идеалистов, людей восторженных и мечтательных (бог знает, где он нашел таких!), что крестьяне эти находятся в угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выставляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично и противузаконно... или, наконец, что крестьянину жить па свободе привольнее, лучше» (Тургенев. Соч., т. IV, с. 505). По мнению Волкова, такая книга «сделает более зла, чем добра», ибо подрывает самые основы крепостнического государства.

Недоумение цензора, вызванное якобы неправдоподобно высоким ду гневным строем тургеневских крестьян («где он нашел таких!»), было скорее просто риторическим восклицанием верноподданного чиновника. Именно удивительная, абсолютная достоверность книги, доподлинность изображенных ситуаций, характеров, самого уклада русской жизни смущала цензуруй приводила в восхищение великих современников Тургенева — Белинского и Герцена, Чернышевского и Некрасова, Салтыкова-Щедрина и Льва Толстого.

Сохранились многочисленные мемуарные свидетельства о существовании реальных прототипов тургеневских героев из «Записок охотника». Так, реальным лицом был знаменитый Хорь, мужик, «наделенный государственным умом» и «лбом Сократа». А. А. Фет, поэт, друг и сосед Тургенева по имению, записал свои впечатления от встречи с этим русским крестьянином, которого обессмертил писатель. «В запрошлом году, в сезон тетеревиной охоты, — вспоминает Фет, — мне привелось побывать у одного из героев тургеневского рассказа «Хорь и Калиныч». Я ночевал у самого Хоря. Заинтересованный мастерским очерком поэта, я с большим вниманием всматривался в личность и домашний быт моего хозяина. Хорю теперь за восемьдесят лет, но его колоссальной фигуре и геркулесовскому сложению лета нипочем» («Русский вестник», 1862, кн. V, с. 246). Бывший крепостной Тургенева, Ардалион Иванович Замятин (впоследствии учитель земской школы), рассказывал в своих воспоминаниях: «Бабушка и мать говорили мне, что почти все лица, упоминаемые в «Записках», не выдуманные... даже имена их настоящие... был Бирюк, которого в лесу убили свои же крестьяне, был Яшка-Турчонок — сын пленной турчанки. Даже я лично знал одного тургеневского героя, именно Сучка Апгопа, переименованного барыней Варварою Петровною из Козьмы. Бежян луг, Парахннские кусты, Варнавицы, Кобылий верх...— все эти места имели те же названия и в 1882 году» («Тург. сб.», вып. II., с. 298—299). Между прочим, эти названия сохранились и по сей день, так же как и речка Красивая Меча, и деревня Колотовка. Чернскнй, Белевский, Жнздрпнский уезды, «места действия» в «Записках охотника», были исхожены Тургеневым вместе с его постоянным спутником Афанасием Тимофеевичем Алнфановым, выведенным в книге под именем Ермолая. Это был крепостной соседних помещиков, выкупленный Тургеневым на волю, «охотник с ног до головы, всею душой и помыслами преданный охоте» (И. Ф. Рында. Черты из жизни Ивана Сергеевича Тургенева. СПб., 1903, с. 43). По свидетельству одного из приятелей Тургенева, Е. Я. Колбасина, рассказ «Ермолай и мельничиха» «целиком взят из действительного происшествия» («Первое собрание писем И. С. Тургенева». СПб., 1885, с. 92)..

На страницах книги Тургенев воскресил мрачные истории из жизни своих предков, лихих крепостников, вельмож старинного покроя. Отголоски похождений отца Варвары Петровны — Петра Ивановича Лутовпнова звучат в «Однодворце Овсяникове». Сохранилось предание о жестокой расправе помещика с однодворцами, осмелившимися запахать «ничейную» землю. «В числе владений П. И. Лутовинова было село Топки... Там, вероятно, и произошло побоище с однодворцами... После побоища, в котором было убитых до 15 человек», Лутовннов «собрал все мертвые тела и повез их в город Ливны, едучи туда через селение противников, зажег оное с обоих концов и кричал: «Я бич ваш!» (Б. В. Богданов. Предки Тургенева.— «Тург. сб.», вып. V, с. 348). В рассказе «Смерть» Тургенев привел действительный факт из биографии своей бабки (со стороны В. П. Лутовиновой): «В рассказе «Смерть»...— вспоминает В. Н. Житова, — описаны ее последние минуты: барыня, заплатившая сама священнику за свою отходную, была родная бабка Ивана Сергеича» (В. II. Ж и т о в а. Воспоминания о семье И. С. Тургенева. Тула, 1961, с. 23). «Истинным происшествием» называет сам Тургенев события, послужившие основой сюжета «Живых мощей», рассказа, снискавшего мировую известность. В письме к Людвигу Пичу Тургенев называет имя парализованной женщины, ставшей прообразом Лукерьи: {(Клавдия (это было ее настоящее имя)... я посетил ее летом» (Т у р гене в. Письма, т. X, с. 229, 435). Но возможно, что в Лукерье слились два реальных женских образа. Речь идет о крепостной красавице Евнраксии, первой певунье и плясунье, с которой семнадцатилетний Тургенев был близок (там же, т. VII, с. 138).

В 1856 году, после смерти Николая I, Тургенев задумывает второе отдельное издание «Записок охотника», которого, по словам Добролюбова, «уже несколько лет с таким нетерпением ожидала терпеливая русская публика» («Современник», 1859, № 2, отд. «Новые книги», с. 289). Однако появилось оно только в самый канун отмены крепостного права. Как стало известно, Александр II также считал «Записки охотника» «предосудительной книгой», что и являлось главным препятствием ее переиздания (см. примеч. В. А. Громова в кн.: И. С. Тургенев. Собр. соч., т. 1. Ы., 1975, с. 368—369). Издание стало возможным тогда, когда то, что вменялось в вину тургеневским «Запискам», можно было официально объявить их достоинством. Это и сделал И. А. Гончаров (исполнявший в 1859 году обязанности цензора) в своей докладной записке, в которой оп нарочито подчеркнул, что книга Тургенева «скорее может подтвердить необходимость принимаемых правительством мер» по отмене крепостного права. В феврале 1858 года «Записки охотника» были разрешены к переизданию и в 1859 году вышли в свет.

Начиная с 1859 года «Записки охотника» получили «права гражданства» в России и стали одним из наиболее издаваемых произведений Тургенева как в составе собраний сочинений писателя, так и отдельной книгой. Впервые они были включены в Собрание сочинений в 1860 году и дополнены двумя новыми рассказами: «О соловьях» и «Поездка в Полесье». Однако уже следующее издание — 1865 года (также в составе Собрания сочинений) — вышло без этих двух рассказов. Очевидно, писатель, необычайно бережно относившийся к своей книге, боялся нарушить ее жанровую и стилевую цельность. До некоторой степени именно особой художнической щепетильностью объясняется и то обстоятельство, что не все замыслы, относящиеся к «Запискам охотника», нашли свое окончательное воплощение. Всего их было, по словам Тургенева, «заготовлено около тридцати». «Иные очерки остались недоконченными из опасения, что цензура их не пропустит; другие — потому что показались...

Не довольно интересными или не идущими к делу» (письмо к Я. П. Полонскому от 25 января/6 февраля 1874 года.— Письма, т. X, с. 191). По всей вероятности, речь шла о таких неосуществленных замыслах, как «Приметы», «Безумная», «Человек екатерининского времени». Идея рассказа, условно названного «Приметы» — о дурных предчувствиях и предзнаменованиях, — действительно не была созвучна ясному и строгому тону «Записок». «Человек екатерининского времени» — этот замысел, относящийся к «пеку минувшему», нашел свое частичное воплощение в одном из образов (вельможи) в рассказе «Малиновая вода», а наиболее полное в рассказе «Бригадир». Реминисценцией другого неосуществленного замысла, «Безумная» (возникшего после встречи писателя в лесу с безумной женщиной), по всей вероятности, является рассказ одного из мальчиков в «Бежипом луге» о потерявшей рассудок Акулине п связанное с этим рассказом воспоминание самого Тургенева.

Окончательно состав «Записок охотника» сформировался в 1874 году, когда Тургенев ввел в книгу три «новых» рассказа — «Живые мощи», «Стучит!», «Конец Чертопханова». Но, в сущности, они не являлись новыми рассказами в полном смысле этого слова. Два первых из них были основаны на старых неоконченных набросках, относящихся к 40-м годам и не завершенных по цензурным причинам. «Конец Чертопханова» представлял собой естественное продолжение новеллы «Чертопханов и Недошоскин». Тургенев, узнав о трагической судьбе человека, явившегося прототипом Чертопханова, написал рассказ, который как бы завершал историю, начатую еще в 1848 году. Первоначально «Конец Чертопханова» был опубликован в 1872 году в «Вестнике Европы» с подзаголовком «Из записок охотника». Появление нового рассказа в 70-е годы взволновало друга Тургенева, П. В. Анненкова: «Какая прибавка, какие дополнения, украшения и пояснения могут быть допущены к памятнику, захватившему целую эпоху и выразившему целый народ в известную минуту, - писал Тургеневу Анненков 23 октября/4 ноября 1872 года.— Он должен стоять — н более ничего. Это сумасбродство — начинать сызнова «Записки» (Тургенев, Соч., т. IV, с. 508). Между тем Тургенев ничего диссонирующего но ввел в свою книгу — «мемориал» эпохи крепостного нрава.

1. Записки Охотника. Тургенев. Часть 2.
2. Цикл Записки охотника
3. Записки охотника особенности
4. Записки охотника рассказ Льгов
5. Краткое содержание Записки охотника Лебедянь в сокращении