Военная служба в жизни и творчестве поэта

III. «СОЛДАТ, КОННОЗАВОДЧИК, ПОЭТ И ПЕРЕВОДЧИК»

Фет любил сравнивать поэта с играющим ребенком и не отказывался от этого сравнения и применительно к самому себе. Но однажды, в конце жизни, он сказал, что судьбе угодно было попеременно давать ему роли — то мечтательного ребенка, то бдительной няньки.

Действительно, вся жизнь Фета — это чередование периодов то исключительно литературных занятий, то полного погружения в житейские заботы и практическую деятельность. Как-то в письме к великому князю К. Романову Фет с краткостью поэтической строки описал эту «разноликость» своего портрета: «Солдат, коннозаводчик, поэт и переводчик».

Да, первым «практическим поприщем» в жизни поэта стала военная служба. После окончания университета в 1844 году он приехал ненадолго в Новоселки и оттуда направился в Херсонскую губернию, где квартировал кирасирский Военного ордена полк: Фет избрал «наследственный» для Шеншиных род войск — кавалерию. Сотни дворянских детей подобным же образом шли по стопам своих отцов — военных; но для Фета вступление на эту дорогу имело иной смысл: не естественное продолжение родовой традиции, а целенаправленное обретение ее, возвращение в то лоно, откуда он был исторгнут. Поступаете в 2019 году? Наша команда поможет с экономить Ваше время и нервы: подберем направления и вузы (по Вашим предпочтениям и рекомендациям экспертов);оформим заявления (Вам останется только подписать);подадим заявления в вузы России (онлайн, электронной почтой, курьером);мониторим конкурсные списки (автоматизируем отслеживание и анализ Ваших позиций);подскажем когда и куда подать оригинал (оценим шансы и определим оптимальный вариант).Доверьте рутину профессионалам – подробнее.

«Вольноопределяющийся действительный студент из иностранцев» мог стать снова законным членом своего дворянского рода только одним путем — поступить нижним чином в армию и дослужиться до офицера: первый же офицерский чин давал право на потомственное дворянство.

Фет вышел на борьбу с судьбой — и в этом споре обнаружил энергию, упорство и терпение, которые трудно было предположить. Дезизом неимущего кирасирского «унтера» стал совет, данный ему эскадронным командиром Оконором: «Вам надо идти дорожкою узкою, но верною». Вчерашний вольный студент беспощадно обуздал себя по всем — как ту кирасирскую лошадь, на которой он гонял по манежу, обучаясь правилам езды. За полтора года службы, ни на шаг не отступая от поставленной себе цели, Фет достиг образцовой военной формы, удовлетворявшей самых строгих командиров; и наконец бывшего гессен-дармштадского подданного приводят к присяге на русское подданство — и вот уже ему вручают заветные эполеты кавалерийского корнета. Но... судьба сделала свой ход в игре со своим избранником: вышел высочайший указ, по которому потомственное дворянство давал отныне только чин майора. Корнет Фет не дрогнул и не ослабил на себе армейскую лямку: став безупречным полковым адъютантом, он достигает через несколько лет чина штабс-ротмистра, а в 1853 году покидает Херсонские степи и переходит поручиком в лейб-гвардии Уланский полк, лагерные сборы которого проходили под Петербургом. Гвардия давала преимущество в два чина по сравнению с армией, и расчет Фета был безошибочным: в несколько лет снова достичь чина штабс-ротмистра, но уже гвардейского, а это и соответствовало «майорскому цензу» для получения потомственного дворянства. Фет продолжает служить, несмотря на начавшиеся физические недомогания, — он упорно стремится к своей цели. И вот она близка: в 1856 году Фет — гвардейский штабс-ротмистр. Но судьба как будто не натешилась в игре с ним: выходит указ нового императора, Александра II — и Фет узнает, что теперь потомственное дворянство дает только чин полковника; чтобы его достигнуть, надо служить, может быть, всю жизнь...

Это был роковой удар — и Фет отступил: он ушел в долгий отпуск, а в 1858 году подал в отставку.

...На закате дней Фет описал свою жизнь в мемуарах, простирающихся на полторы тысячи страниц. Из них можно выделить объемистый том, который будет целиком занят историей фетовского «военного поприща». Эта эпоха сформировала из юного поэта зрелого мужа, оформила весь облик Фета — с тем его парадоксальным сочетанием «практика» и «поэта», «рациональности» и «интуитивности», которое так изумляло всегда близко знавших его людей: «Быть может, ни в ком из выдающихся современных писателей рассудочный элемент не переплетался с бессознательным так тесно и так неожиданно» (Д. Цертелев). Сам Фет однажды в письме к С. Толстой об этом же написал так: «Несмотря на исключительно интуитивный характер моих поэтических приемов, школа жизни, державшая меня все время в ежовых рукавицах, развила во мне до крайности рефлексию. В жизни я не позволяю себе ступить шагу необдуманно...»

«Поэтическое» в себе Фет старался не пускать наружу в первые годы военной службы, но журнальные стихи с надписью «А. Фет» к тому времени уже были известны по всей России. И в херсонской глуши нашлись их ценители: одним из них был богатый помещик Алексей Бржеский — сам поэт-дилетант и любитель искусства. Его усадьба Березовка, среди унылых армейских будней, была для души Фета подлинным раем. Бржеский зазвал Фета к себе, и когда кирасирский юнкер переступил порог его дома, восторженный хозяин стал звать жену с восклицаниями: «Он здесь, он у нас»; и на вопрос жены: «Кто он?» — только повторял: «Я пришел к тебе с приветом...» Здесь, в Березовке, полной разнообразных цветущих растений, самым прекрасным цветком была молодая хозяйка — утонченнейшая красавица Александра Бржеская; вступив в ее «благоуханный круг» летом 1845 года, Фет потом до конца жизни оставался ее задушевным другом. И еще одна херсонская усадьба на всю жизнь осталась в сердце кавалерийского офицера: Федоровка, где в 1848 году Фет впервые увидел высокую, стройную, сдержанную в обращении девушку «с необычайною роскошью черных с сизым отливом волос». Это была дочь сербской семьи Лазичей (в Херсонской губернии русское правительство поселило в XVIII веке много выходцев из Сербии) Мария Лазич, выросшая в скромной, почти бедной обстановке, но духовно развитая, тонкая музыкантша, почитательница Жорж Санд. Она давно знала и любила стихи с подписью «А. Фет», но встреча с их автором стала для нее трагической. В марте 1849 года Фет написал своему другу детства И. Борисову, что встретил существо, которое любит и глубоко уважает, которое стоит перед ним как идеал «возможного для меня счастья и примирения с гадкою действительностию. Но у ней ничего, и у меня ничего...». Любовь бесприданницы и офицера без состояния: горькую безысходность этого положения переживали рядом с Фетом и некоторые другие его однополчане (Фет рассказывает об этом в воспоминаниях); но для него тут был и особый драматизм — в лице Марии Лазич судьба как бы посылала испытание его твердости на пути к той цели, к которой он направил все свое существование. Фет не открывал Марии тайны своего происхождения и изгнаннической участи, не мог сказать ей, что она оказывалась невольной жертвой, но Мария и без того чувствовала свою обреченность. В июле 1850 года Фет написал Борисову про несчастный гордиев узел этой любви: «Я не женюсь на Лазич, и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений...» Но Фет умолил ее расстаться, а окончательно этот гордиев узел разрубила смерть Марии Лазич: она сгорела от вспыхнувшего на ней платья...

Итог этой трагической истории подвел тот, кто в позднем раскаянии чувствовал себя «палачом».

Долго снились мне вопли рыданий твоих, — То был голос обиды, бессилия плач; Долго, долго мне снился тот радостный миг, Как тебя умолил я — несчастный палач, — так напишет потом Фет в одном из своих поэтических обращений к памяти Марии. Но поистине «палач» сам был и «жертвой»:

Я осудил себя на вечную разлуку

И с холодом в груди пустился в дальний путь...

Но вот все позади: Херсонская губерния и балтийское побережье, учения и смотры — долгие годы службы окончены, и отставной гвардии штабс-ротмистр снова в родном гнезде, в Новоселках. Пусть не достиг он своей цели — не стал потомственным дворянином, не вернул себе фамилию Шеншина, не получил законных прав на родовое поместье, но все-таки здесь, в Новоселках, его родная земля, колыбель его поэзии — неизменного и великого его достояния, отнять которое не в силах никто, даже сама жестокая судьба. И так же навечно в душе поэта образ той, которая «стояла над первой песней» его, в которой узнал Соловей Розу, Орфей — Эвридику, а поэт — свою Музу:

Отягощала прядь душистая волос Головку дивную узлом тяжелых кос: Цветы последние в руке ее дрожали; Отрывистая речь была полна печали, И женской прихоти, и серебристых грез, Невысказанных мук и непонятных слез.

По собственному признанию Фета, в первые годы военной службы поэзия его «упорно безмолвствовала» (в 1847 году он приготовил к изданию сборник своих прежних стихотворений, который появился в 1850 году и как бы подвел итог всему первому периоду творчества поэта). Но чем ближе подходил Фет к концу своего военного поприща, тем более оживлялась его лира, пока наконец музыка лирической поэзии окончательно не возобладала над звуками военной трубы.

Источники:Фет А. А. Т. I. Стихотворения; Поэмы; Переводы. /Сост., вступ. статья и коммент. А. Е. Тархова. 1982. 575 с. Аннотация:В первый том вошли стихотворения, поэмы и переводы Л. А. Фета.