Краткое содержание "В списках не значился" Васильева

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1 За всю жизнь Коле Плужникову не встречалось столько приятных неожиданностей, сколько выпало в последние три недели. Приказа о присвоении ему, Николаю Петровичу Плужникову, воинского звания ждал давно, но следом посыпались неожиданности в изобилии. Коля просыпался по ночам от собственного смеха. После приказа выдали лейтенантскую форму, вечером начальник училища поздравлял каждого с окончанием, вручая “Удостоверение личности командира РККА” и увесистый ТТ. А потом начался вечер, “самый прекрасный из всех вечеров”. У Плужникова не было девушки, и он пригласил “библиотекаршу Зою”. На следующий день ребята стали разъезжаться в отпуск, обмениваясь адресами. Плужникову проездные документы не выдавали, а через два дня вызвали к комиссару училища. Он попросил Николая вместо отпуска помочь разобраться с имуществом училища, которое расширялось в связи с осложнившейся обстановкой в Европе. “Коля Плужников остался в училище на странной должности “куда пошлют”. Весь курс давно разъехался, давно крутил романы, загорал, купался, танцевал, а Коля прилежно считал постельные комплекты, погонные метры портянок и пары яловых сапог и писал всякие докладные”. Так прошли две недели. Однажды вечером его остановила Зоя, стала звать к себе, муж ее в отъезде. Плужников было согласился, но увидел комиссара и смутился, пошел за ним. Комиссар вызвал Плужникова на следующий день к начальнику училища поговорить о дальнейшей службе. В приемной генерала Николай встретил своего бывшего взводного командира Горобцова, предложившего Плужникову служить вместе: “Ты ко мне просись, ладно? Мол, давно вместе служим, сработались...” Вышедший от генерала взводный Величко после ухода Горобцова также звал Плужникова к себе. Потом лейтенанта пригласили к генералу. Плужников смутился, ходили слухи, что генерал был в сражающейся Испании, к нему испытывали особое почтение. Посмотрев документы Николая, генерал отметил его отличные оценки, прекрасную стрельбу и предложил остаться в училище командиром учебного взвода, поинтересовался возрастом Плужникова. “Я родился 12 апреля 1922 года”, — отбарабанил Коля, а сам лихорадочно соображал, что ответить. Хотелось “послужить в войсках”, чтобы стать настоящим командиром. Генерал продолжал: через три года Коля сможет поступить в академию, и, судя по всему, “вам следует учиться дальше”. Генерал с комиссаром стали обсуждать, к кому, Го-робцову или Величко, направить Плужникова. Краснея и смущаясь, Николай отказался: “Это большая честь... Я считаю, что каждый командир должен сначала послужить в войсках... так нам говорили в училище... Направьте меня в любую часть и на любую должность”. “А ведь он молодчага, комиссар”, — неожиданно ответил генерал. Николая направили в Особый Западный округ командиром взвода, об этом даже не мечтал. Правда, с условием, что через год вернется после войсковой практики в училище. Единственное огорчение — не дали отпуск: к воскресенью надо прибыть в часть. Вечером он “отбыл через Москву, имея три дня в запасе: до воскресенья”. 2 В Москву поезд пришел ранним утром. До Кропоткинской Коля доехал на метро, “самом красивом метро в мире”. Подошел к дому и ощутил трепет — все здесь знакомо до боли. Навстречу из ворот вышли две девушки, в одной он не сразу узнал сестру Веру. Девушки побежали в школу — последнее комсомольское собрание пропускать нельзя, сговорились встретиться в обед. Мать ничуть не изменилась, даже халат был прежний. Она вдруг расплакалась: “Боже, как ты похож на отца!..” Отец погиб в Средней Азии в 1926 году в схватке с басмачами. Из разговора с матерью Коля выяснил: Валя, подруга сестры, когда-то была в него влюблена. Сейчас выросла в замечательную красавицу. Все это слушать чрезвычайно приятно. На Белорусском вокзале, куда Коля приехал за билетом, выяснилось: его поезд отправляется в семь часов вечера, но это невозможно. Сказав дежурному, что больна мать, Плужников взял билет с пересадкой в Минске на три минуты первого и, поблагодарив дежурного, отправился в магазин. Купил шампанского, вишневую наливку, мадеру. Мать испугалась обилия спиртного, Николай беспечно махнул рукой: “Гулять так гулять”. Придя домой и накрывая на стол, сестра постоянно расспрашивала об учебе в училище, о предстоящей службе, обещала навестить его на новом месте службы с подругой. Наконец появилась Валя, просила Николая задержаться, но он не мог: “на границе неспокойно”. Говорили о неизбежности войны. По утверждению Николая, это будет быстрая война: нас поддержит мировой пролетариат, пролетариат Германии и, самое главное, Красная Армия, ее боеспособность. Потом Валя предложила посмотреть принесенные ею пластинки, они были замечательные, “пела сама Франчески Гааль”. Заговорили о Верочке, собирающейся стать артисткой. Валя считает, что кроме желания необходим и талант. За девятнадцать лет Коля так ни с кем и не целовался. В училище он регулярно ходил в увольнения, посещал театры, ел мороженое, на танцы не ходил — танцевал плохо. Ни с кем, кроме Зои, не знакомился. Теперь же “он знал, что не знакомился только потому, что на свете существовала Валя. Ради такой девушки стоило страдать, а страдания эти давали ему право гордо и прямо встречать ее осторожный взгляд. И Коля был очень доволен собой”. Потом они танцевали, Коля смущался своей неумелости. Танцуя с Валей, приглашал ее в гости, обещал заказать пропуск, просил только заранее сообщить о приезде. Коля понял, что влюбился, Валя пообещала ждать его. Уезжая на вокзал, простился с мамой как-то несерьезно, потому что девчонки уже потащили его чемодан вниз, пообещал: “Как приеду, сразу напишу”. На вокзале Николай переживает, что девушки опоздают на метро, и боится, если они уйдут до отправления поезда. Николай впервые так далеко ехал на поезде, поэтому всю дорогу не отходил от окна. Долго стояли в Барановичах, наконец мимо тяжело прогремел бесконечный товарный состав. Пожилой капитан недовольно отметил: “Немцам день и ночь хлебушек гоним и гоним. Это как понимать прикажете?” Коля не знал, что ответить, у СССР ведь договор с Германией. Приехав в Брест, он долго искал столовую, но так и не нашел. Встретив лейтенанта-тезку, пошел обедать в ресторан “Беларусь”. Там к “Николаям” присоединился танкист Андрей. В ресторане играл прекрасный скрипач Рувим Свицкий “с золотыми пальцами, золотыми ушами и золотым сердцем...”. Танкист сообщил, что летчикам отменили отпуска, а пограничники каждую ночь за Бугом слышат ревущие моторы танков и тягачей. Плужников спросил о провокации. Андрей'слышал: перебежчики сообщают: “Немцы готовятся к войне”. После ужина Николай и Андрей ушли, а Плужников остался — Свицкий собирался сыграть для него. “У Коли немного кружилась голова, и все вокруг казалось прекрасным”. Скрипач предлагает проводить лейтенанта в крепость, туда же едет его племянница. По дороге Свицкий рассказывает: с приходом советских войск “мы отвыкли от темноты и от безработицы тоже”. Открылась музыкальная школа — скоро будет много музыкантов. Затем они наняли извозчика и поехали в крепость. В темноте Николай почти не видел девушку, которую Рувим называл “Миррочка”. Позже Рувим вышел, а молодые люди поехали дальше. Они осмотрели камень на границе крепости и подъехали к КПП. Николай ожидал увидеть нечто наподобие Кремля, но впереди чернело что-то бесформенное. Они вышли, Плужников отдал пя^терку, но извозчик отметил, что хватит рубля. Мирра указала на КПП, где надо было предъявлять документы. Николай удивился, что перед ним крепость. Девушка объяснила: “Перейдем через обводной канал, и будут Северные ворота”. На контрольно-пропускном пункте Николая задержали, пришлось вызывать дежурного. После чтения документов дежурный попросил: “Миррочка, ты — человек нашенский. Веди прямо в казармы 333-го полка: там есть комнаты для командировочных”. Николай возразил, ему надо в свой полк. “Утром разберетесь”, — ответил сержант. Идя по крепости, лейтенант поинтересовался жильем. Мирра обещала помочь ему найти коТянату. Она спросила, что в Москве слышно о войне? Николай ничего не ответил. Провокационные разговоры он вести не намерен, поэтому заговорил о договоре с Германией и о мощи советской техники. Плужникову “очень не понравилась осведомленность этой хромоножки. Она была наблюдательна, не глупа, остра на язык: с этим он готов был смириться, но ее осведомленность о наличии в крепости бронетанковых сил, о передислокации частей лагеря, даже о спичках и соли не могли быть случайной...”. Даже свое ночное путешествие по городу с Миррой Николай склонен был считать не случайным. Лейтенант стал подозрительным, когда их остановили на следующем КПП, он потянулся к кобуре, поднялась тревога. Николай упал на землю. Вскоре недоразумение выяснилось. Плужников схитрил: полез не в кобуру, а “почесаться”. Неожиданно расхохоталась Мирра, а за ней остальные: Плужников был весь в пыли. Мирра предупредила, чтобы он не стряхивал пыль, надо щеткой, иначе вобьет грязь в одежду. Девушка пообещала достать щетку. Миновав речушку Мухавец и трехарочные ворота, вошли во внутреннюю крепость к кольцевым казармам. Потом Мирра вспомнила, лейтенанта надо вычистить, и повела его в склад. “Он вошел в обширное, плохо освещенное помещение, придавленное тяжелым сводчатым потолком... В складе этом было прохладно, но сухо: пол кое-где покрывал речной песок...” Привыкнув к освещению, Николай разглядел двух женщин и усатого старшину, сидящего около железной печурки. Мирра отыскала щетку и позвала Николая: “Пойдем уж чиститься, горе... чье-то”, Николай возражал, но Мирра энергично вычистила его. Лейтенант сердито молчал, поддаваясь командам девушки. Вернувшись в склад, Плужников увидел еще двоих: старшего сержанта Федорчука и красноармейца Васю Волкова. Они должны были протереть патроны и набить ими диски и пулеметные ленты. Христина Яновна угощала всех чаем. Николай собрался в полк, но Анна Петровна остановила его: “Служба от вас не убежит”, предложила ему чая и стала расспрашивать, откуда он родом. Вскоре все собрались вокруг стола пить чай с выпечкой, которая, по словам тети Христи, сегодняособо удалась.Вскоре все собрались вокруг стола пить чай с выпечкой, которая, по словам тети Христи, сегодня особо удалась. Вдруг снаружи полыхнуло синее пламя, послышался тяжелый грохот. Вначале подумалось, гроза. “Вздрогнули стены каземата, с потолка посыпалась штукатурка, и сквозь оглушительный вой и рев все яснее и яснее прорывались раскатистые разрывы тяжелых снарядов”. Федорчук вскочил и закричал, что взорван склад боепитания. “Война!” — крикнул старшина Степан Матвеевич. Коля кинулся наверх, старшина попытался его остановить. Это было 22 июня 1941 года, четыре часа пятнадцать минут по московскому времени. ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 Плужников выскочил в самый центр незнакомой, полыхающей крепости, — артиллерийский обстрел еще продолжался, но наметилось его замедление. Немцы перенесли огневой вал на внешние обводы. Плужников огляделся: кругом все пылало, в промасленном и пробензиненном гараже заживо горели люди. Николай побежал на КПП, там ему скажут, куда явиться, по пути к воротам прыгнул в воронку, спасаясь от тяжелого снаряда. Сюда же скатился боец, сообщивший: “Немцы в клубе”. Плужников ясно понял: “немцы ворвались в крепость, и это означало: война действительно началась. Боец послан на склад боепитания за боеприпасами. Плужникову нужно срочно раздобыть хоть какое-то оружие, но боец не знает, где склад. Кондаков знал, но его убило. Парнишка вспомнил, они бежали влево, значит, склад слева. Плужников выглянул и увидел первого убитого, который невольно притягивал к себе любопытство лейтенанта. Николай наскоро разобрался, куда следует бежать, и приказал бойцу не отставать. Но они не нашли склада. “Плужников понял, что вновь остался с одним пистолетом, променяв удобную дальнюю воронку на почти оголенное место рядом с костелом. Он приказал бежать к своим, время от времени крича “свои!”. Они добежали до ограды, перемахнув через нее, оказались среди своих. Старший лейтенант сердито кричал, что надо “перебежками”. Плужников хотел доложить по форме, но старший лейтенант слушать не стал, а коротко объяснил обстановку. Приказал Николаю забрать винтовку у сержанта и добавил: “нам бы только до своих додержаться”. Все напряженно взглядывали в стену ворот, ожидая очередной атаки немцев. Сюда стали подтягиваться бойцы с немецкими автоматами. Двое пограничников у пулемета попросили лейтенанта набить ленты патронами. Почти все уже расстреляли. Плужников узнал, что патроны — в подвале. Но оказалось, патроны кончились. Николай увидел много раненых. Все ожидали подмогу из города. Черноволосый решил ворваться в клуб и ликвидировать немецких автоматчиков. “Если нет оружия, рвите зубами, — закончил он свою речь, — или кирпич вон захвати”. Увидя Плужникова, замполит поинтересовался, какого тот полка. Николай ответил, что еще не значится в списках. Замполит дал ему десять человек, поручив атаковать окна. Плужников отдал винтовку, распределил окна между своими бойцами, подготовившись к атаке. Замполитрука крикнул: “Вперед! За Родину!” Бойцы с криками “ура!” кинулись в атаку. Ворвавшись в костел, “хрипя и яростно матерясь, душили, рвали зубами, выдавливали глаза, раздирали рты, кромсали ножами, били лопатами, кирпичами, прикладами... Плужников видел только широко оскаленные рты и слышал только протяжный звериный рев”. Он глядел доли секунды, потом кинулся в общую массу... Бой кончился, немцы, не выдержав, бежали из костела, оставив на полу мертвых и раненых. Плужников, сидя у стены, понял: бой кончился, он сам не ранен, и не испытал ничего, кроме тошноты и усталости. Николаю поручено удержать костел — ключ обороны цитадели, обещали дать станковый пулемет. Плужников попросил воды для пулемета. До берега не добраться, решили собрать фляжки и передать лейтенанту. Замполитрука приказал всем надеть каски. Забрали раненых. После удара по голове, очевидно, прикладом, Плужников усилием воли удерживал сознание. Боец подал ему фляжку с водой. Николай узнал его имя — Петр Сальников. Плужников разжился трофейным автоматом и пошел к бойцам. Надо было собрать оружие и подготовиться к новым атакам. Но бойцы уже собрали, пока он приходил в себя. Наблюдатель объявил о появлении бомбовозов. В это время к клубу волокли обещанный станковый пулемет. Плужников приказал всем надеть каски. Началась бомбежка, кинув пулемет, бойцы спрятались в укрытие. Сержант побежал за пулеметом, но его, казалось, накрыло бомбой. После бомбежки, однако, выяснилось, что он живой, тащит пулемет, а сзади бежит боец с лентами патронов. В костеле обнаружили трех женщин, скрывавшихся от обстрела. Они видели в подвале немцев. Плужников с шестью бойцами пошел проверить. Проходов было три, распределив людей, Николай с Сальниковым пошел правым коридором. Боец боялся темноты, Плужников и сам пугался, но ни за что не признался бы в этом даже себе самому. Это был почти мистический ужас перед неизвестностью. Все группы вернулись, не обнаружив немцев. Решили, что женщинам померещилось с испугу. Началась новая атака немцев. Сержант стрелял из пулемета, Плужников, удерживая окна, стрелял и стрелял, а серо-зеленые фигуры бежали к костелу. После атаки опять началась бомбежка. После нее — атака. Так прошел день. При бомбежках Плужников уже никуда не бегал, а ложился тут же у сводчатого окна. Когда бомбежка кончалась, он поднимался и стрелял в бегущих немцев. Хотелось просто лечь и закрыть глаза, но он не мог позволить себе даже минуты отдыха: надо было узнать, сколько осталось в живых, и где-то раздобыть патроны. Сержант ответил, что патронов нет. Живых — пятеро, раненых — двое. Плужников поинтересовался, почему не идет армия на помощь. Сержант уверил, к ночи придут. Сержант с пограничниками пошел в казармы за патронами и распоряжениями комиссара. Сальников отпросился сбегать за водой, Плужников разрешил попробовать достать, пулемету тоже необходима вода. Собрав пустые фляжки, боец побежал к Мухавцу или Бугу. Пограничник предложил Плужникову “пощупать” немцев, предупредил, чтоб автоматы не брал, а лишь рожки с патронами и гранаты. Набрав патронов, они нарвались на раненого, который стрелял в Плужникова. Пограничник хотел его добить, но Николай не разрешил. Пограничник озлился: “Не сметь? Дружка моего кончили — не сметь? В тебя пальнули — тоже не сметь?..” Он все же добил раненого, а потом спросил у лейтенанта, не задел ли его немец? Отдохнув, вернулись в костел. Сержант уже был там. “Ночью приказано собрать оружие, наладить связь, перевести женщин и детей в глубокие подвалы”. Им же приказано удерживать костел, обещано помочь людьми. На вопрос о помощи армии сказано, что ждут. Но это прозвучало так, что Плужников понял, “из 84-го полка никакой помощи не ждут”. Сержант предложил Плужникову пожевать хлеба, он “мысли оттягивает”. Вспоминая утро, Николай подумал: “И склад, и тех двух женщин, и хромоножку, и бойцов — всех засыпало первым залпом. Где-то совсем рядом, совсем недалеко от костела. А ему повезло, он выскочил. Ему повезло...” Вернулся Сальников с водой. В первую очередь “напоили пулемет”, бойцам дали по три глотка. После рукопашного боя и удачной вылазки за водой страх Сальникова прошел. Он был радостно оживлен. Это раздражало Плужникова, и он отправил бойца к соседям за патронами и гранатами, а заодно сообщить, что костел они удержат. Через час пришли десять бойцов. Плужников хотел их проинструктировать, но из обожженных глаз текли слезы, не было сил. Его заменил пограничник. Лейтенант прилег на минуту и — как провалился. Так кончился первый день войны, и он не знал, скорчившись на грязном полу костела, и не мог знать, сколько их будет впереди... И бойцы, вповалку спавшие рядом и дежурившие у входа, тоже не знали и не могли знать, сколько дней отпущено каждому из них. Они жили единой жизнью, но смерть у каждого была своя. В списках не значился страница 2 2 Рассвет оборвался артиллерийской канонадой, затем началась бомбежка, в этот момент из подвала появились немецкие автоматчики и в упор расстреливали бойцов в костеле. Сальников крикнул лейтенанту, чтобы бе- жал, они выскочили из костела под бомбы, а потом прыгнули в подвал и очутились перед старшим лейтенантом, доложили обстановку. Командир спросил, почему не осмотрели подвал, позволили немцам выбить себя из костела? Плужников признал свою вину, но старший лейтенант отрезал: “Это не вина, это — преступление... Я обязан расстрелять вас, но у меня мало боеприпасов”. Николай прошептал, что искупит. Потом он повторил это погромче. Но его заглушил громкоговоритель немцев, предлагавших сдаться. “Крепость окружена, Красная Армия разгромлена, доблестные немецкие войска штурмуют столицу Белоруссии город Минск...” Защитникам на размышления дан час, затем их обещают уничтожить, а крепость стереть с лица земли. Старший лейтенант послал бойца за водой, Плужников хотел сам пойти вместо Сальникова, но ему поставлена задача отбить клуб. “По всей видимости, через час немцы начнут обстрел: вы прорветесь к клубу во время обстрела и любой ценой выбьете оттуда немцев. Любой ценой!” Собрав своих людей, Плужников объяснил поставленную перед ними задачу. Пришли с пулеметом два пограничника прикрывать атаку. Николай тоскливо подумал, что с шестью бойцами он вряд ли выбьет немцев из костела, но просить помощи не решился. “Лучше умру, — тихо повторял про себя. — Лучше умру”. Ему выделили пятнадцать бойцов на подкрепление. Пришел и старший лейтенант проверить готовность. Он сказал, что атаковать днем невозможно, немцы будут ждать атаку ночью. А они пойдут днем. Надо только не ложиться, а идти, автоматы бьют не прицельно. “Даю вам возможность искупить свою вину”, —добавил он напоследок. Все это еще раз старший лейтенант повторил бойцам Плужникова. Немецкий диктор объявил: до конца ультиматума остается пять минут. Старший лейтенант приказал Николаю идти через четыре минуты и скомандовал: “Пошел!” Плужников побежал, не оглядываясь, бегут ли за ним бойцы. Добежав до стены костела, увидел двух упавших, остальные были целы и кричали, чтобы он кидал гранаты. Николай метнул гранаты и прыгнул в проем окна. Его примеру последовали остальные, немцев добивали на хорах. Плужников приказал пограничнику проверить подвалы, выставить караульных у входа и сам удивился, до чего просто прозвучала команда: вчера еще он не умел так разговаривать.Плужников приказал пограничнику проверить подвалы, выставить караульных у входа и сам удивился, до чего просто прозвучала команда: вчера еще он не умел так разговаривать. Денищик ушел, а Плужников увидел убитого сержанта, до конца исполнившего свой долг. Началась бомбежка, Николай кинулся под стену, приказал бойцам во время атаки немцев держать окна, а сам он будет следить за входом. Обстрелы сменялись бомбардировками. Казалось, не было ни минуты передышки. Сквозь грохот разрывов Плужников услышал: “Немцы!” и сделал несколько шагов к пулемету, намертво вцепился ослабевшими пальцами в рукоятки. Подпуская врагов поближе, стрелял, потом набивал патронами ленты и опять стрелял. Весь день немцы не давали отдохнуть. Атаки сменялись обстрелами, обстрелы — бомбежкой, бомбежка — очередной атакой. Плужников таскал пулемет от входа во время бомбежки, а затем обратно, отбивая атаку. Когда пулемет окончательно перекосило, Николай отстреливался из автомата, пока не пришла подмога, посланная старшим лейтенантом. Вечером Сальников отпаивал Николая водой. Оказалось, что живых осталось четверо. Они обменялись адресами, и пограничник сказал, что вчетвером костела не удержать, Плужников и слышать не хотел об отходе: “Пока приказа не получу, никуда не уйду”. Он распорядился всем спать, а сам дежурил. Подошел Володька-пограничник и признался, что отоспался. Он пошел к солдатам, приказал им похоронить убитых, сам сел с Плужниковым, интересуясь, придет ли помощь? Николай уверен — придет! Плужников счастлив, его даже не задело. “У него была внутренняя убежденность, что его, лейтенанта Плужникова, невозможно, немыслимо убить... ему было всего девятнадцать лет и два месяца, и он твердо верил в ' собственное бессмертие”. Пришел пограничник и сменил лейтенанта, мгновенно заснувшего. Среди ночи его разбудили, поступил приказ перейти в подвалы, на их место заступали другие. Плужников предупредил их, чтобы охраняли выход из подвалов и следили за окнами. Пришедшие в свою очередь поделились опытом: немецкие гранаты срабатывают с опозданием на несколько секунд, их свободно можно выкинуть обратно. Оставив пришедшим воду, Плужников с бойцами покинул костел. Радуясь ночной передышке, Николай утверждал, немцы ночей боятся. Володька зло ответил: “Ничего они не боятся, с комфортом воюют гады: восемь часов рабочий день”. И тут же нарвались на немцев, еле отбились и оказались в гараже. Здесь не было подвалов, спрятаться от бомбежки было негде, поэтому перебежали в соседние казармы и вышли на берег реки. Пограничник предложил следующей ночью бежать из кольца, но Плужников запретил и думать: “Приказа не было оставлять крепость!” Денищик заспорил, но Николай отрезал: в армии исполняют, а не обсуждают приказы. Плужников и Сальников едва не приняли переодетых немецких саперов за своих, но пограничник вовремя увидел на них немецкие сапоги, это и спасло. Позже они убили саперов, подкравшись незаметно. А сами оказались в ловушке. Решили уходить во время бомбежки, иначе немцы обнаружат и уничтожат парой гранат — спрятаться негде. Немцы ходили рядом, поэтому весь день пролежали, затаив дыхание, боясь шевельнуться. Ночью перебрались в кольцевые казармы. Тут их окликнул повелительный голос: “Не подходить, стреляю!” Потом разрешил подойти Плужникову. Вернувшись, Николай сообщил: это политрук 455-го полка. Лежит с перебитыми ногами, над ним дыра на первый этаж, которым можно пройти к своим. Надо дождаться рассвета, сейчас очень темно. Политрук отругал, почему отлеживались. Он объяснил, что немцы сменили тактику. Если раньше просто предлагали сдаваться, то теперь сулят “райскую жизнь”, потому что мы стреляем, а не отлеживаемся. Он поставил задачу: уничтожать живую силу противника. На рассвете втащили политрука на первый этаж, положили на кровать, оставив ему гранату и пистолет с шестью патронами: он достойно встретит немцев, если те сунутся к нему. Вскоре возобновилась немецкая агитация и полилась песня: Степь да степь кругом, Путь далек лежит... У Николая сжалось сердце, а Сальников разрыдался. Политрук приказал замолчать. На слезы русских немцы и рассчитывают. Развалины “ответили” Интернационалом: Это есть наш последний и решительный бой... Они включились в общий хор, теперь по их лицам текли другие слезы, на которые не рассчитывало немецкое командование. 3 Плужников брел по подвалу, неся во фляжке полстакана вонючей воды. Мучительно хотелось пить, но вода нужна раненым. Он вспомнил, как неожиданно появились немцы, политрук приказал бежать, они побежали, слыша отчетливые выстрелы, а затем взрыв гранаты. Политрук принял после- дний бой, дав им возможность уйти и в тот же день пробиться к своим через чердачные перекрытия. Сальников опять радовался: им повезло. Но не было теперь ни оружия, ни воды. Ночами ходили к немцам, отбивая боеприпасы, а днем отражали атаки тем оружием, какое смогли захватить. Потом поступил приказ о прорыве, уже прошли полмоста, когда немцы в упор ударили в шесть пулеметов. Плужников прыгнул в Мухавец, вволю напился и выбрался к своим. Ночью опять пошел на мост, там остался Володька — пограничник. Сальников уцелел. Позже решили отпустить в плен женщин и детей. Плужников не мог вспомнить, когда это было, до их попытки вырваться из кольца или после? Дни перепутались, отчетливо помнил только первых три дня, остальное слилось в однообразный кошмар. Воду Николай нес пограничнику. Плужников сказал фельдшеру о поступившем приказе уходить кто как может. Фельдшер озлился. Ему зачем говорить, он не бросит раненых. Володька напился воды, вспомнил, как до войны работал в Осводе (спасение на воде), а сейчас за глоток готов умереть. Он спросил: день или ночь наверху? Плужников ответил, что день, рассказал, что защитники достали патронов, утром над крепостью летали советские “ястребки”, может, .разведку делали, значит, знают о нас, может, прорыв готовят. Но он врал. “Не было никаких самолетов, никто не готовил прорыва и никто не знал, что на крайнем западе страны, далеко в немецком тылу, живой человеческой кровью истекает старая крепость”. Но Николай твердо верил в то, о чем сейчас говорил умирающим. Раненые попросили Николая не умирать, дождаться своих, рассказать, как умирали, “не срамя”. Пограничник попросил Николая вывести его на свет. Плужников отказался. Владимир признался, что принял на себя пули Николая, и Плужников должен вывести его “день свой увидеть”. Николай поднял Денищика и повел, Владимир шел сам, Николай только поддерживал его, рассказывая о приказе покинуть крепость. Пограничник одобрил, посоветовал уходить с Сальниковым. Николай оставил Владимира у узкого проема, а сам полез к своим. Тут немцы взорвали стену, многих прибило. Капитан, последние дни командовавший ими, лишился глаз. Он вынул пистолет, приказал Плужникову потом забрать его себе: “там останется семь патронов”, и выстрелил себе в голову. Плужников забрал ТТ капитана и подошедшему сержанту пообещал достать патронов. Николай чувствовал себя разбитым. “Он давно уже привык думать только об опасности, только о том, как достать воды, патроны, еду, и уже разучился вспоминать что-либо...” Сейчас главной задачей стали патроны и гранаты, без которых не вырваться из окруженной крепости. Плужников вспомнил первый день, когда он встретил Сальникова, бегущего за патронами на склад. Сальников возразил: “Мы с тобой искали и не нашли”. Плужников сказал: “Мы тогда дураками были”. Николай послал бойца за шинелью, они отнесли ее пограничнику. Тот предупредил, чтобы не носили ему воду: все равно к вечеру помрет. Немцы ворвались в крепость, расчленив оборону на изолированные очаги. Днем развалины оживали, “израненные, опаленные, измотанные жаждой и боями скелеты в лохмотьях поднимались из-под кирпичей, выползали из подземелий и в штыковых атаках уничтожали тех, кто рисковал остаться на ночь. И немцы боялись ночей”. Но Плужников и Сальников пошли за патронами днем. Они переползали медленно, по очереди, долго прислушиваясь, прежде чем двинуться вперед. Крепость содрогалась от взрывов; здесь, где ползли они, было пока тихо. Они отдыхали в воронке, когда над ними показался немец, резко прозвучало: “Хальт!” Они медленно встали и поднялись наверх, ожидая выстрелов. Сальников бросился вперед и опрокинул немца, схватив за ноги, крикнул: “Беги, лейтенант, беги!” Плужников выскочил и увидел немцев, бегущих на крики. Они стреляли вокруг Николая, заставляя бегать по кругу: их это развлекало. Двое других в воронке били Сальникова. Немцы загнали Плуж-никова за обломок стены, на секунду прекратилась стрельба, и он увидел дыру: “она вела вниз, под стену, в черноту и неизвестность, и он, не раздумывая, полез в нее”. Ход резко уходил вправо, он успел ускользнуть и вдруг резко потерял опору и обрушился в пустоту, падая, услышал над головой взрыв. Немцы швырнули вслед гранату, но она взорвалась за поворотом. Плужников упал в подземелье удачно, на руки, лежал напряженно, не шевелясь, определяя на слух опасность, потом услышал шаги: шли двое. Он вытащил пистолет, предупредил, что стреляет. Подошедшие объяснили, что он попал к своим. “Засыпало нас аж в первые залпы. Сами выкапывались, ходы рыли...” Плужников потерял сознание, очнулся лежа на скамье, около него суетились две женщины. Николай спросил, где он? Молодая напомнила: в крепость его провожала девушка. “Я Мирра”, — сказала она. Плужников все вспомнил. Пока ему все пятеро что-то говорили, он, ничего не слыша, прошептал: “Сытые, чистые, целые! А там братья ваши, товарищи ваши, там, над головой, мертвые лежат, неубранные, землей присыпанные...” Он вспоминал, как детям не давали воды, а только пулеметам, как от жажды сходили с ума... “А вы отсиживались? Сволочи. Расстреляю за трусость, за предательство! Я теперь право имею: именем тех, кто наверху лежат! их именем!” Пока он кричал, Федорчук отступил в темноту и звякнул затвором автомата. Плужникова схватили женские руки: “Успокойся, сынок, успокойся. Вот ты и вернулся. Домой вернулся, целым вернулся. Отдохни, а там и решать будем. Отдохни, сыночек”. Лейтенант устало подумал: “Вот я и вернулся, вернулся...” В списках не значился страница 3 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 1 Склад, в котором на рассвете 22 июня 1941 года пили чай старшина Степан Матвеевич, старший сержант Федорчук, красноармеец Вася Волков и три женщины, накрыло тяжелым снарядом в первые минуты артподготовки.” В списках не значился страница 3 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 1 Склад, в котором на рассвете 22 июня 1941 года пили чай старшина Степан Матвеевич, старший сержант Федорчук, красноармеец Вася Волков и три женщины, накрыло тяжелым снарядом в первые минуты артподготовки. Перекрытия выдержали, а лестницу завалило. Плужников помнил этот снаряд. Взрывная волна откинула его в воронку, куда позже ввалился Сальников. Замурованные думали, что отрезаны от мира навсегда. У них была еда, мужчины вырыли колодец, и там за сутки скапливалось до двух котелков воды. Они стали отрывать ходы и однажды пробрались в запутанный лабиринт к оружейному складу, вход в который тоже был завален; нашли щель наверх и поочередно лазили подышать, посмотреть вокруг. Крепость еще жила: где-то стреляли, но вокруг было тихо. После появления Плужникова Анна Петровна ушла искать своих детей. Старшина сказал, что нужна разведка, но Федорчук отговорил — бессмысленно, кругом немцы. Анну Петровну застрелили на мосту случайной очередью. Ее дети были давно мертвы, но об этом не узнала ни она, ни оставшиеся в подвале, ни Плужников. Опомнившись, лейтенант потребовал патронов, и его провели в склад, куда в первые часы войны бежал Сальников. Плужников всех заставил чистить оружие, снимать смазку, готовить к бою. К вечеру подготовили автоматы, запасные диски, цинки с патронами. Все перенесли в тупик под щелью, где днем он лежал задыхаясь, не веря в свое спасение. Мужчины уходили, унося на себе оружие и фляжки воды из колодца Степана Матвеевича. Женщины оставались. Плужников пообещал вернуться. Чуть позже Николай с молодым бойцом Васей обследовал все ближайшие воронки в поисках Сальникова и не нашел. Лейтенант понял, немцы забрали Сальникова в плен, “убитых они не закапывают”. Остался еще шанс, везучий Сальников выживет, выкрутится, а может быть, убежит — за дни войны он “вырос в отчаянного, умного, хитрого, изворотливого бойца”. Женщин Плужников предупредил, если мужчины не вернутся, чтобы с 14-16 часов, в период затишья, выходили с белыми тряпками и сдались в плен. Но Мирра и Хри-стя отказались, они никому не в обузу, решили отсиживаться в своей норе. Посланный в разведку Волков не доложил о прошедших немецких автоматчиках. Не успели выйти к развалинам, как раздался взрыв. Плужников понял, немцы подорвали стену. Он кинулся на помощь товарищам, но старшина сбил его с ног, прижал к земле, было уже поздно что-либо предпринимать. “Николай осознал, что не успел, не выполнил последнего приказа”. Федорчук предупредил, немцы могут отрезать путь к убежищу, молча спустились в подземелье. Николай не знал, сколько пролежал, вспоминая всех, кто прикрывал его, бросался вперед не колеблясь, не раздумывая... Лейтенант не пытался их понять, просто заново пропускал их перед своими глазами. “Он остался в живых только потому, что кто-то погибал за него. Он сделал это открытие не понимая, что это — закон войны...” Федорчук, считая, что Плужников тронулся умом, решил действовать: заложил лаз кирпичом. Он хотел жить, а не воевать. Степан Матвеевич понял, что слаб лейтенант не телом, а сломлен духом, и как тут быть — не знал. И только Мирра понимала, лейтенанта надо вернуть к жизни: заставить говорить, действовать, улыбаться. Она принесла его шинель, разбирала рухнувшие на дверь кирпичи и на третий день вытащила искореженный чемодан Николая. Плужников осмотрел его и молча закрыл кривую, продавленную крышку. Федорчук опять начал говорить о необходимости принимать решение о будущих действиях. Мирра ответила: “Красную Армию дождемся”. Федорчук насмешливо указал на лейтенанта: “Вот она, твоя Красная Армия: без памяти лежит. Все! Поражение ей! Поражение ей, понятно это?” Он кричал громко, чтобы все слышали. Николай слышал и молчал. Он все для себя решил, только ждал, когда все уснут. Ночью бесшумно встал, взял факел, не зажигая, направился к лазу. Он был уверен — все спят. Выбравшись в коридор, запалил факел и пошел, разгоняя крыс. Странно, он все еще боялся их, поэтому не гасил факела, разобравшись, куда следует идти. Подошел к тупичку, дыра оказалась плотно забитой кирпичами — Федорчук потрудился на славу. Николаю не хотелось делать задуманное здесь, он предпочитал просто исчезнуть, но его лишили этой возможности. Придется им потом обсуждать его смерть, возиться с его телом... Он достал пистолет, поднес к груди, нащупав левой рукой ровно бьющееся сердце. “Коля!” Если бы она крикнула любое другое слово, он бы спустил курок, но крик был из того мира, где был мир, а здесь не было и не могло быть женщин. Он невольно опустил руку. Мирра • успела добежать, она поняла, что остановила его: “Ты — Красная Армия, ты — моя Красная Армия. Как же ты можешь? Как же ты можешь бросить меня? За что?” Его смутило, что кто-то нуждается в нем: нужен защитник, друг, товарищ. Они вернулись в убежище, Мирра пообещала молчать о случившемся. Впервые Плужников заснул спокойно. Утром он встал, умылся, побрился и переоделся в летнее обмундирование. Сев к столу, приказал докладывать. Но ему никто не мог объяснить обстановку: разведка не высылалась. Федорчуку Николай приказал через час освободить лаз. Тот отказывался работать днем. Но Плужников сказал: “Не буду, не хочу, не могу” — забыть. Мы Красная Армия, и здесь действуют воинские порядки. 2 Федорчук выполнил приказ. Ночью провели разведку, но наладить связь ни с кем не удалось, перестрелка шла за Мухавцом. Днем Плужников повторил разведку, ему нужно было установить расположение немцев. Пролежав сутки у Тереспольских ворот, Николай узнал: немцы утром приходят и вечером уходят из крепости. Рос