Факультет ненужных вещей

Факультет ненужных вещей

Уже предчувствуя свою судьбу, Георгий Николаевич Зыбин, тридцатилетний историк, сотрудник краеведческого музея в Алма-Ате, уговаривал себя жить «правильно»: «тихо-тихо, незаметно-незаметно, никого не толкнуть, не задеть — я хранитель древностей, и только!» Что может помешать его спокойной работе и жизни? Директор музея, бывший военный, относится к нему с уважением и почти отеческой заботливостью. Рядом — верный друг и собутыльник, старый мудрый Дед, работающий в музее плотником. Рядом — красавица Клара, умница и прелесть, тайно влюбленная в него. Появился в музее молодой ученый Корнилов, высланный из Москвы, человек для Зыбина из породы «своих» — и по судьбе, и по образованию. Да и сам характер его работы — изучение музейных экспонатов, должен вроде оградить Зыбина от того непонятного и страшного, чем напоен сам воздух лета 1937 г. Нужно только — «тихо-тихо». У Зыбина — не получается. Сначала приходит старик Родионов, археолог-неофит и бывший партизан, со своими «открытиями» и требует начать раскопки древней столицы в том месте, которое укажет он. Зыбин знает, что сопротивляться силе агрессивного невежества «широких масс», вторгающихся в науку, по нынешним временам бессмысленно и опасно. Знает, но сопротивляется, сколько может. В самом музее постоянно происходят стычки с безграмотной, но идейно подкованной массовичкой Зоей Михайловной, пытающейся «подправить» работу Зыбина. Сотрудничество с газетой, куда Зыбин пишет, как ему кажется, абсолютно нейтральные заметки о культуре, ну, например, о редкостях, хранящихся в республиканской библиотеке, но так и не удостоившихся внимания научных работников библиотеки, — сотрудничество это заканчивается выяснением отношений с ученым-секретарем библиотеки Дюповой. Зыбин не отразил работы библиотекарей по обслуживанию широких масс трудящихся и учащихся, заявляет она, культура — это то, что может и должно обслуживать потребности широких масс, а не кучки высоколобых спецов. Наскоки эти не так уж и безобидны — к услугам жалобщиков всегда готовые выслушать их «родные органы». Зыбина предупреждает доброжелательный директор: «Не партизань, будь повежливее», и Дед просит уняться. Зыбин и рад бы уняться, да не может. Не может он наблюдать со стороны, как раздутая невежественными, падкими на сенсацию журналистами газетная шумиха вокруг исполинского удава, якобы обитающего в колхозе «Горный гигант», грозит поломать жизнь бригадиру Потапову, единственному, кто видел змею. А в колхоз уже зачастили вежливые и внимательные «юристы на отдыхе» — кружат вокруг Потапова, присматриваются к музейным работникам, приехавшим на раскопки. «Случайно» встреченная на ночной дороге машина отвозит Зыбина к «юристам», где ему дружески объясняют, что Потапов — агент немецкой разведки, а история со змеем — «хитро задуманная диверсия». Но в ту же ночь, встретившись со скрывающимся Потаповым, Зыбин не только не пытается «обезвредить врага», а делает все, чтобы помочь ему, — отчаявшийся бригадир смог найти и убить «исполинского удава», оказавшегося на поверку пусть и очень большим, но все же обыкновенным полозом. Мешок с убитой змеей, последнюю надежду бригадира на спасение, они вместе доставляют в город, в музей. Тем и кончается история.

Но Зыбин чувствует, что это только отсрочка. Он долго пытался не видеть, не понимать логики происходящего вокруг — глухих арестов, показательных процессов, нагнетаемой сверху истерии «бдительности» и «борьбы с благодушием». Зыбину, воспитанному на гуманистической культуре, с которой европейский мир вошел в XX столетие, непросто поверить в тотальное одичание людей. В легкость, с которой завоевываются души людей последышами Великого Инквизитора. В ночных полубредовых снах Зыбин беседует со Сталиным: «А вдруг вы правы, мир уцелеет и процветет. Тогда, значит, разум, совесть, добро, гуманность — все, что выковывалось тысячелетиями и считалось целью существования человечества, ровно ничего не стоит. Чтобы спасти мир, нужно железо и огнеметы, каменные подвалы и в них люди с браунингами… А я, и подобные мне, должны будем припасть к вашим сапогам, как к иконе». В подобной ситуации проблема выбора для Зыбина — уже не вопрос личного мужества. Он — часть той культуры, той цивилизации, которой грозит уничтожение, и отказ от сопротивления означает для Зыбина согласие с ненужностью этой культуры, с тем, что вся она, и сам он, — «факультет ненужных вещей». …Незнакомые рабочие приносят в музей находку — горсть золотых бляшек, часть найденного ими клада, убедившись, что найденное ими действительно археологическое золото, рабочие бесследно исчезают. Клад для музея потерян. О случившемся сообщают в НКВД. Но Зыбин, не надеясь на помощь органов, сам отправляется в степь на поиски клада. И здесь, в степи, свершается то, чего он уже давно ждёт — Зыбина арестовывают. Ему предъявлено обвинение в антисоветской пропаганде, хищении ценностей и попытке бежать за границу. Дело ведут начальник отдела Нейман, опытный следователь, интеллектуал, служащий идеям сталинской законности не на страх, а на совесть, и ражий детина, специалист по «выбиванию показаний» Хрипушин. Доказательствами вины следователи не располагают, доказательства они рассчитывают получить от Зыбина. Сосед по камере, заключенный со стажем Буддо, делится с Зыбиным лагерной мудростью: поскольку отсюда уже все равно не выйти, разумнее признаться во всем, что потребуют, — тогда и следствие пройдет легче, и срок окажется меньше. Но как раз это и невозможно для Зыбина, это значило бы его личное признание права на законность подобной системы судопроизводства. Зыбин решает бороться. И первым, кто, как ни странно, помог ему утвердиться в этом, оказывается Хрипушин, — наливаясь профессиональной злобой, он начинает кричать на Зыбина, рассчитывая сломить арестанта, и Зыбин ощущает необходимый ему прилив ответной ярости и силы — порог страха он переступил. К Зыбину применяется метод «конвейера» — его сутками допрашивают непрерывно сменяющиеся следователи. Зыбин держится твердо, но он не знает, что его арест — это только часть большого плана, задуманного Нейманом. Он намерен добыть материал для грандиозного — по образцу московских — показательного процесса по делу массового вредительства в сфере культуры. Одного Зыбина для такого процесса, конечно, мало. Приглашение явиться в НКВД получает Корнилов. Но с ним говорят иначе — сначала расспрашивают о Зыбине, но потом объясняют, что главная их просьба: помочь органам закрыть дело на другого сотрудника музея бывшего священника Андрея Эрнестовича Куторгу. В НКВД лежит донос на него, но старик, кажется, безобидный, жалко его, — доверительно делятся с Корниловым следователи. «Если вы готовы поручиться за него, сделайте это. Только сделайте доказательно и официально, в письменных донесениях». Корнилов, живущий в Алма-Ате на положении ссыльного и последнее время каждый день ожидавший собственного ареста, очень ценит властную вежливость следователей. Да и в просьбе их как бы нет ничего зазорного. Корнилов берется выполнить поручение. Разговоры, которые он проводит с бывшим священником, посвящены в основном истории суда и казни Христа, а также теме предательства учениками своего Учителя. И Корнилов с чистой совестью пишет отчеты о встречах, в которых характеризует отца Андрея вполне лояльным гражданином. Донесения его принимаются с благодарностью, но в его последнее, как надеется Корнилов, посещение НКВД он приглашен к полковнику Гуляеву. Тональность разговора с ним резко меняется — полковник грозно уличает Корнилова в попытках обмануть следствие. Он показывает письменные отчеты о тех же беседах, написанные Куторгой, — бывший священник выполнял аналогичное задание. В доносах Корнилов обвиняется в ведении антисоветских разговоров. Корнилов раздавлен. Его просят выйти в коридор немного подождать и «забывают» про него чуть ли не на сутки. А потом его, полуживого от усталости и страха, уводит к себе Хрипушин, отпаивает чаем, стыдит, сообщает, что на этот раз его прощают, но рассчитывают на его честность в их дальнейшей совместной работе, подбирает Корнилову агентурную кличку Овод и еще раз предупреждает: «Будешь финтить, знаешь куда тебя зашлют?» — «Знаю», — отвечает уже ничему не сопротивляющийся Корнилов.

А в застопорившееся следствие по делу Зыбина вовлекаются новые люди. После того как Зыбин потребовал сменить ему следователя и объявил голодовку, его содержат в карцере, его навещает прокурор Мячин и неожиданно легко соглашается со всеми требованиями. Мячин — враг Неймана. Идея громкого показательного процесса кажется ему бредом. А тут обнаруживается еще одно обстоятельство, которое прокурор при случае сможет использовать против Неймана. К полковнику Гуляеву на прием просится давняя и близкая знакомая Зыбина, Полина Потоцкая. Разговор с нею идет в присутствии Неймана и прокурора. И Полина как бы между прочим сообщает, что есть еще один человек, с которым Зыбин когда-то вел доверительные разговоры, — Роман Львович Штерн. Нейман потрясен — введение в это дело такой крупной фигуры, как начальник следственного отдела Прокуратуры СССР, известный писатель, а самое главное — брат Неймана, все осложняет. Более того, в деле Зыбина обнаруживается возможность личных мотивов — Штерн и Зыбин ухаживали когда-то за Полиной, и она предпочла Зыбина. Ситуация становится опасной для Неймана. Ибо не все так прочно и стабильно в жизни, казалось бы, всесильных энкавэдэшников — все чаще их ведомство сотрясается некими внутренними толчками, — внезапно исчезают самые надежные и проверенные люди. Куда исчезают, для Неймана и коллег — не секрет, каждый из них подсознательно ждет своей очереди. К тому ж умного Неймана мучает и другой страх, отпечатавший в его глазах выражение «зажатого ужаса», — страх перед самой сутью его работы. Он уже не может оправдываться словами о высшей целесообразности, знакомясь, например, с рационализаторским предложением коллег о рациональном использовании в их хозяйстве тел заключенных, в частности, использовании крови умерших или казненных арестантов. И чтобы поправить свое, грозящее пошатнуться положение в НКВД, и для того, чтобы обрести внутреннее спокойствие, нужны результаты по делу Зыбина. Нейман решает заменить дуболома Хрипушина своей племянницей Тамарой Долидзе, только начинающей, но умной, образованной, рвущейся к работе следова-тельницей; к тому же она хороша, что может обезоружить подследственного.

Зыбин действительно потрясен явлением молодой прекрасной женщины. Но результат оказывается противоположным. Зыбин вдруг чувствует сострадание к этой несчастной дурочке, поменявшей театр на романтику тайной работы распорядителя человеческих жизней. Без труда разрушив заготовленную новым следователем схему обвинения, Зыбин обращается к ней, как к человеку, совершающему трагическую и непоправимую в жизни ошибку. И девушка растеряна, возразить ей нечем. Разговор их прерывается на полуслове — уже давно чувствующий себя больным, Зыбин теряет сознание прямо в кабинете следователя. Его переводят в больницу. Следствие снова останавливается. Пытаясь помочь племяннице исправить промахи, Нейман решает самостоятельно добыть неопровержимые улики против Зыбина и повторяет маршрут Зыбина по степи. Во время путешествия его настигает известие о смене руководства в управлении НКВД, об арестах следователей и о том, что он срочно вызывается в управление. Это конец, понимает Нейман. Последние часы на свободе он решает провести у случайно встреченной знакомой буфетчицы и обнаруживает у нее то самое археологическое золото, в хищении которого обвиняется Зыбин. Изъяв золото и арестовав кладоискателей, Нейман возвращается в город. А через несколько дней Зыбину в присутствии полковника и прокурора показывают найденное золото и объявляют, что дело его закрыто. Зыбин свободен. И пусть освобождение это происходит, благодаря счастливому стечению обстоятельств, Зыбин чувствует себя победителем — он смог выстоять.

Первым, кого встретил Зыбин, выйдя из здания управления НКВД, оказывается Нейман. Он специально поджидал Зыбина. «Это зачем же?» — спрашивает Зыбин. «Да я сам думаю, зачем?.. С освобождением поздравить. Если нужно, домой свести, в лавочку сбегать».

Зыбина поражает лицо Неймана, его глаза — по-человечески простые и печальные. Ушло из них выражение того скрытого ужаса, который Зыбин приметил месяц назад. А в парке, куда Зыбин и Нейман отправляются выпить за освобождение, к ним присоединился Корнилов. Они располагаются на скамейке, прямо напротив художника, который, заметив выразительный силуэт Зыбина, попросил его посидеть немного и начал быстро зарисовывать фигуры. Так на квадратном кусочке картона и остались эти трое: выгнанный следователь, пьяный осведомитель по кличке Овод и тот, третий, без которого эти двое существовать не могли.