Биография Пастернака творчество поэта

«Высокая болезнь»

Поездка в Берлин стала для поэта периодом, когда он на время почти оставил поэтическое творчество, и тому было много причин. Во-первых, сыграла роль неудовлетворенность «Темами и вариациями», ощущение их вторичности по сравнению с цельной, свежей «Сестрой моей – жизнью». Вторую причину поэт объяснил во вступлении к роману в стихах «Спекторский»:

Я бедствовал. У нас родился сын.

Ребячества пришлось на время бросить.

Действительно, поэтическое поприще не гарантировало мало-мальски приемлемого заработка, и нужно было искать какие-то другие источники дохода.

Но была и третья причина: казалось, сама эпоха не располагала к поэтическому творчеству. Отвечая 18 января 1926 года на анкету «Ленинградской правды», Пастернак горько констатировал:

«Вы говорите, стихов писать не перестали, хотя их не печатают, изданных же не читают. Ценное наблюдение, хотя не оно меня убеждает в упадке поэзии – мы пишем крупные вещи, тянемся в эпос, а это определенно жанр второй руки. Стихи не заражают больше воздуха, каковы бы ни были их достоинства. Разносящей средой звучания была личность. Старая личность разрушилась, новая не сформировалась. Без резонанса лирика немыслима.

Короче говоря, с поэзией дело обстоит преплачевно».

Чувствуя, что новой эпохе с ее враждебностью ко всему личностному, с эпическим размахом проводимых ею преобразований повествовательные формы гораздо ближе, чем формы исповедальные, лирические, Пастернак пытается уловить требование времени, как он его понимает. Поступаете в 2019 году? Наша команда поможет с экономить Ваше время и нервы: подберем направления и вузы (по Вашим предпочтениям и рекомендациям экспертов);оформим заявления (Вам останется только подписать);подадим заявления в вузы России (онлайн, электронной почтой, курьером);мониторим конкурсные списки (автоматизируем отслеживание и анализ Ваших позиций);подскажем когда и куда подать оригинал (оценим шансы и определим оптимальный вариант).Доверьте рутину профессионалам – подробнее.

К тому же обращение к крупным формам соответствовало отчасти его собственным поискам в стремлении, по словам поэта, «продвигать лирический материал на большие расстояния». Однако поэму «Высокая болезнь», написанную осенью 1923 года, некоторые соратники по литературному цеху встретили критически. В ЛЕФе1, возглавляемом Маяковским, даже организовали комиссию по обсуждению достоинств произведения. Поэма, посвященная первым годам революции, судьбе интеллигенции в вихре революционных событий, существенно отличалась от подобных произведений других авторов глубиной аналитической мысли, отсутствием ходульного пафоса. Особенно это было заметно в финальной сцене поэмы, передававшей впечатление автора от выступления Ленина на IX съезде Советов. Потрясение перед мощью этой крупной исторической личности, грандиозностью затеянных ею преобразований не обернулось неистовым славословием в адрес «вождя мирового пролетариата», но воплотилось в совершенных по своей точности и художественности стихотворных строчках:

Он был как выпад на рапире.

Гонясь за высказанным вслед,

Он гнул свое, пиджак топыря И пяля передки штиблет.

Само членство Пастернака в Левом фронте искусств было неестественным, его удерживала здесь только дружеская привязанность к Маяковскому и Асееву. Его не устраивал радикализм лефовцев, он не соглашался с пониманием творчества как «производства стихов» и тем более совершенно иначе воспринимал «общественный заказ».

В феврале 1924 года была закончена повесть «Воздушные пути»: отец подписал расстрельный приговор собственному сыну, не узнав его под чужой фамилией. В повести отразилась не только страшная реальность тех лет, когда повальные аресты и расстрелы обесценили человеческую жизнь. Обесценилось само имя, слово, потеряв связь с тем, что оно обозначает: повсеместные переименования затронули и сферу совести, так что самые гнусные злодеяния прикрывались высокими словами о добре, свободе и справедливости.

Необходимость заработка вынудила поэта согласиться с предложением его друга Я. Черняка и принять участие в подборе библиографии по В. Ленину: издание готовилось в Институте Ленина при ЦК ВКЩб). В письме к своей сестре Жозефине Пастернак писал:

«По роду моей работы (я участвую в составлении библиографии по Ленину и взял на себя библиографию иностранную) мне приходится читать целыми комплектами лучшие из журналов, выходящие на трех языках. Ты даже не представляешь себе, как их много. Там подчас попадаются любопытные вещи. Я врежу себе, на них задерживаясь, так как я подряжен по количеству и скорости требуемых от меня находок».

Действительно, благодаря этой работе поэт получил возможность ознакомиться с новейшей европейской литературой, творчеством Т. Гарди, Д. Конрада, Д. Джойса, М. Пруста и др. Однако материальные затруднения эта работа не разрешила, тем более что Ленгизом были расторгнуты договоры на переиздание «Сестры моей – жизни» и книги прозы. В это время Пастернак начинает работу над романом в стихах «Спекторский», продолжавшим замысел написанных в 1922 году прозаических «Трех глав из повести». Начата работа была с «Двадцати строф с предисловием», которые, как и появившиеся несколько позже «Записки Спекторского», не вошли в основной текст произведения. Сам образ главного героя был во многом автобиографическим: жизнь на Урале, знакомство с сестрами Синяковыми и многое другое преломилось в художественной ткани романа.

Финансовые затруднения заставили Пастернака, как и многих его современников, обратиться к творчеству для детей: большое стихотворение «Карусель» было опубликовано в 1925, а созданное вслед за ним стихотворение «Зверинец» пришло к читателю только в 1929. В августе 1925 поэт писал О. Мандельштаму:

«Мне за лето ничем путным позаняться не пришлось. Дернула меня нелегкая за детские стихи взяться. Одно ничего, сошло, с другим случилась заминка, и поехало, неудача за неудачей. Я заметался вовсю, и один месяц у меня начисто впустую вышел, и весь долг стал. Как-то среди этих метаний напал я на работу редакционную, бывшую для меня совершенною новостью. Вот заработок чистый и верный! Мне бы очень хотелось за зиму сделать редактуру основным и постоянным своим делом, не знаю, удастся ли...»

Несмотря на неудовлетворенность Пастернака собственными опытами в качестве детского писателя, эти две вещи, как и «Записки Спекторского», стали важной вехой в его творчестве, знаменуя собой постепенное обретение поэтом нового стиля – «немыслимой простоты». Упрощался метафорический и ритмический рисунок, сдержаннее становились интонации, сокращалось число слов, не входящих в активный словарь современного языка. Этот процесс нашел свое продолжение и в поэме о событиях 1905 года. Работа над ней была начата в 1925 году, и уже в июле первая глава – «Пролог», посвященная борьбе народовольцев, в основе своей была завершена.

Работа с историческим материалом потребовала от Пастернака обращения к источникам и научной литературе, к воспоминаниям современников и участников событий тех лет. К декабрю 1925 он закончил вторую главу – «Детство», в которой светлые детские впечатления переплелись с воспоминаниями о кровавых событиях 9 января 1905 года. История интересовала поэта не сама по себе, а тем, как она входит в размеренную жизнь московских квартир, в жизнь отдельного человека. Истории как объективного, равнодушного к судьбе личности процесса для Пастернака не существовало, и это резко диссонировало с общим отношением к событиям последнего двадцатилетия.

Главы поэмы, получившей название «Девятьсот пятый год», неоднократно пере-рабатывались автором. Особенно серьезную правку Пастернак внес, когда готовил ее от-дельное издание в 1926 году. О содержании поэмы, помимо перечисленных, красноречиво говорят следующие названия некоторых ее глав: «Мужики и фабричные», «Морской мятеж» (первоначальное название «Потемкин»), «Студенты» («Похороны Баумана»), «Москва в декабре» («Пресня») и др. Поэма была опубликована целиком в 1927 в Москве. Горький одобрительно отозвался о ней:

«Книга – отличная; книга из тех, которые не сразу оценивают по достоинству, но которым суждена долгая жизнь... В “905 г.” вы скупее и проще, вы – классичнее в этой книге, насыщенной пафосом, который меня, читателя, быстро, легко и мощно заражает. Нет, это, разумеется, отличная книга, это – голос настоящего поэта, и – социального поэта, социального в лучшем и глубочайшем смысле понятия».

Однако сам автор не разделял восторженного отношения к своему сочинению. Чувствуя желание «довысказаться» по поводу тех грандиозных событий, он в марте 1926 года берется за создание другого произведения о 1905 годе – за поэму «Лейтенант Шмидт». В центре ее – легендарная и трагическая фигура Петра Петровича Шмидта, который вопреки собственным политическим убеждениям возглавил Севастопольское восстание 11-15 ноября 1905 года, а на допросах целиком взял вину на себя, поскольку чувствовал свою ответственность за судьбу подчиненных. Судьба Шмидта привлекала Пастернака своей христианской жертвенностью, кажущейся несоизмеримостью положения этого человека в обществе (простой лейтенант, интеллигент) и величием его поступка.

Первые девять глав поэмы в мае 1926 года были отданы в журнал «Новый мир». Публикацию предваряло «Посвящение», написанное в виде акростиха – начальные буквы строчек складывались в два слова: «Марине Цветаевой». В то время имя Цветаевой находилось под негласным запретом – поэтесса в 1922 году покинула Россию. Появление ее имени в советском издании было воспринято как скрытое вредительство, и автору пришлось оправдываться перед уважаемым им Вячеславом Полонским – главным редактором журнала. Однако посвящение не было случайным: 1926 год – время особенно интенсивной переписки Пастернака и Цветаевой. Начало этой переписке положило письмо Пастернака, написанное им в мае 1922 года, после того как ему в руки случайно попала небольшая книжка стихов Цветаевой «Версты».

«Я написал Цветаевой в Прагу письмо, полное восторгов и удивления по поводу того, что я так долго прозевывал ее и так поздно узнал. Она ответила мне. Между нами завязалась переписка, особенно участившаяся в середине двадцатых годов, когда появилось ее “Ремесло” и в Москве стали известны в списках ее крупные по размаху и мысли, яркие, необычные по новизне “Поэма Конца”, “Поэма Горы” и “Крысолов”. Мы подружились».

Знакомство с «Поэмой Конца» совпало у Пастернака с другим предельно важным для него событием: отец сообщал ему, что его, Бориса, стихи были отмечены великим австрийским поэтом Райнером Мария Рильке – давним знакомым художника, дважды бывавшим в России. Лирика Рильке сыграла важную роль в становлении творческого дарования Пастернака: среди его первых стихотворных опытов на сегодня обнаружено семь попыток перевода стихов этого поэта, а многие произведения несут на себе следы знакомства с творчеством старшего современника. В 1956 году в письме к 3. Руофф Пастернак признавался:

«Он сыграл огромную роль в моей жизни, но мне никогда в голову не приходило, что я мог бы осмелиться ему написать, пока по прошествии двадцати лет оказываемого на меня и ему неведомого влияния вдруг не узнал (это упомянуто им в его письме моему отцу), что стал известен ему во французском переводе Извольской... только тогда я в первый раз подумал, что мог бы написать ему, но у нас были прерваны сношения со Швейцарией. И во Франции жила Цветаева, с которой я был в переписке и большой дружбе и которая тоже знала и любила Рильке. Мне хотелось попутно сделать ей подарок, представить ее Рильке, познакомить их. Я просил его не отвечать мне, не тратить на меня драгоценного времени, но в качестве знака, что письмо дошло до него, послать “Сонеты к Орфею” и “Элегии” Цветаевой во Францию».

Рильке выполнил просьбу Пастернака, и с этого момента завязалась знаменитая «переписка трех поэтов», оборвавшаяся со смертью австрийского лирика в декабре 1926. В основном обменивались письмами и стихами Цветаева и Рильке, а Пастернак решил, закончив поэму, поехать к Цветаевой, чтобы вместе с ней навестить своего кумира: ему не хотелось ни писать, ни приезжать без зримого результата творческой деятельности последнего времени. Однако этому замыслу не суждено было состояться...

Цветаева критически восприняла поэму «Лейтенант Шмидт», посланную ей автором. Романтическому мировосприятию Цветаевой была чужда приземленность главного героя поэмы, его жертвенная готовность казалась ей слабостью, а внимание автора к частной жизни героя – излишней, даже снижающей стороной образа:

«В этой вещи меньше тебя, чем в других, ты огромный, в тени этой маленькой фигуры, заслонен ею... Ты дал человеческого Шмидта, в слабости естества, трогательного, но такого безнадежного!..

Борис, ты не думай, что это я о твоем (поэма) Шмидте, я о теме, о твоей трагической верности подлиннику. Я, любя, слабостей не вижу, всё сила. У меня Шмидт бы вышел не Шмидтом, или я бы его совсем не взяла, как не смогла (пока) взять Есенина. Ты дал живого Шмидта, чеховски – блоковски – интеллигентского».

Однако в образе Шмидта с отчетливостью воплотились пастернаковские представления о месте личности в истории, его понимание того, как далеко может простираться независимость человека от его эпохи и где находится область, в которой личность способна в полной мере проявить свою внутреннюю духовную свободу:

Все отшумело. Вставши поодаль,

Чувствую всею силой чутья:

Жребий завиден. Я жил и отдал Душу свою за други своя.

Такого рода понимание жертвенности не пришлось ко двору и эпохе, правда, по иной причине. Заклание себя ради ближнего, а не отвлеченного «потомка» и его «светлого будущего» парадоксально воспринималось многими современниками как «абстрактный гуманизм», а в вышеприведенных строках с неудовольствием угадывались слова Христа, сказавшего, что нет большей любви, как любовь того, «кто душу свою положит за други своя».

К концу 1926 года переписка с Цветаевой зашла в тупик. Пастернака задевало кажущееся стремление отстранить его от дружбы с Рильке, расстраивало непонимание; Цветаева в страстных строках обращенных к ней писем почувствовала избыток «человеческого, слишком человеческого» и потому достаточно прохладно отнеслась к самой идее приезда к ней Пастернака. Сыграла свое и ревность жены, Елены Владимировны, к их отношениям, заметно осложнивших и без того непростую атмосферу в семье поэта. Взаимоотношения двух поэтов не прервались, однако стали куда более спокойными, лишились прежнего высочайшего градуса доверительности.

В эти же годы усиливаются и разногласия с былыми товарищами по футуристскому цеху: в своем выступлении Маяковский причислил поэму «Лейтенант Шмидт» к «завоеваниям Лефа», словно бы не обращая внимания на то, какая глубокая пропасть отделяет лефовские принципы и воззрения Пастернака на цели и природу поэтического творчества. Фактически его членство в ЛЕФе к 1927 году становится для всех, кроме самих лефовцев, понятной формальностью, и в мае Пастернак делает официальное заявление о своем выходе из этой организации. Заявление было проигнорировано, и в списках сотрудников журнала «Новый Леф» – боевого органа Левого фронта искусств – фамилия Пастернака указывалась с прежним упрямством.

В 1927 году вышла книга поэм «Девятьсот пятый год», включившая, помимо той, что дала название книге, и поэму «Лейтенант Шмидт». Ее выход позволил поэту вернуться к оставленной на время работе над «Спекторским». В это же время Пастернак задумал написать статью памяти Р.М. Рильке: поэт так рассказывал о воплощении этого замысла в феврале 1928 года в анкете газеты «Читатель и писатель»:

«...Ближайшей моей заботой стало рассказать об этом удивительном лирике и об особом мире, который, как у всякого настоящего поэта, составляют его произведения. Между тем под руками, в последовательности исполнения, задуманная статья превратилась у меня в автобиографические отрывки о том, как складывались мои представления об искусстве и в чем они коренятся. Этой работе, которую я посвящаю его памяти, я не придумал еще заглавия».

Заглавие пришло позже: «Охранная грамота» стала не только автобиографическим очерком поэта, но и глубоким исследованием природы поэтического творчества, полным тонких замечаний о современности и предшествующей ей эпохе, о людях далеких и близких поэту. В очерке, охватывающем период с 1900 по 1930 год, непосредствено Р.М. Рильке посвящено не так уж много страниц. Но именно в этом проявилась крепнущая убежденность Пастернака в том, что

«всей своей жизни поэт придает такой добровольно крутой наклон, что ее не может быть в биографической вертикали, где мы ждем ее встретить. Ее нельзя найти под его именем, и надо искать под чужим, в биографическом столбце его последователей. Чем замкнутее производящая индивидуальность, тем коллективнее, без всякого иносказания, ее повесть. Область подсознательного у гения не поддается обмеру. Ее составляет все, что творится с его читателями и чего он не знает».

Именно уверенность в том, что рассказать о художнике – значит раскрыть степень его влияния на современников и потомков, привела к тому, что замысел статьи памяти Рильке воплотился в автобиографический очерк, ставший ключом ко всему творчеству Пастернака. Первая часть «Охранной грамоты» была Пастернаком опубликована вместе с выполненным им переводом «Реквиема» Рильке (в оригинале – реквием «По Вольфу графу фон Калькрейту»): этот перевод лучше всяких рассуждений должен был показать всю близость творческих манер двух поэтов. Выбор «Реквиема» был не случаен: тема смерти с трудом входила в художественный мир Пастернака, мир оптимистический, весь пронизанный волей к жизни, и «Реквием» стал словно указанием верного пути в осмыслении этой темы. Мысль о том, что самоубийство крадет у творчества то особое восприятие действительности, которое дается только после тягостного пути восхождения, стала заветным убеждением Пастернака и не раз останавливала его на краю гибельного решения. Последняя, третья часть «Охранной грамоты» была посвящена Маяковскому. Потрясенный недавним самоубийством великого поэта, Пастернак постарался передать весь свой восторг перед ним и всю свою скорбь внезапной утраты, дать свое понимание причин гибели С. Есенина и В. Маяковского, которые связывались для него с особенностями романтического миропонимания этих двух поэтов.

Летом 1928 Пастернак получил предложение от Госиздата переиздать свои первые книги. Просмотрев свои дореволюционные стихи, поэт пришел к выводу, что публиковать их в прежнем виде нельзя, и принялся за работу, которая удивила одних и глубоко огорчила других. Многие ранние стихотворения, которые он отобрал для повторной публикации, были им переписаны заново, некоторые из них почти полностью изменили первоначальный облик. Из 21 стихотворения сборника «Близнец в тучах» только 11 вошли в раздел «Начальная пора», открывающий новую книгу стихов. В письме к жене, которая в это время отдыхала вместе с сыном в Геленджике, он рассказывал об этой работе:

«Ты настолько легко себе представишь громоздкость и трудность этого всего, что, пожалуй, даже скажешь, что это сумасшествие и этого делать нельзя и не надо. Но даже и ты, родная, можешь говорить, что хочешь, а я это делаю и сделаю. Вот отчего я не могу тебе много и часто писать. Это адова работа потому, что в неделю или две надо набраться масштабов, растянувшихся по десяти летиям, чтобы не соврать в переделке в отношеньи разновременных замыслов и пожеланий, так неудачно в свое время исполненных».

Работа над отдельными стихотворениями продолжалась и после того, как рукопись была сдана в издательство. В ответах на анкету «Моя первая вещь» поэт писал о характере переделок, вносимых им в свои ранние тексты:

«Лучшее из ранних вещей я остановил в их поэтическом теченьи, в их соревнующемся сотрудничестве с воображением, к которому они обращались, в их полете и расчете на подхват с ближайшей родной трапеции, жившей однажды тем же полетом и расчетом. Все, что в них было движущегося и волнообразного, я превратил в складки закостенелого и изолированного документа. Веянье личного стало прямой биографической справкой. Растворенная в образе мысль уступила место мысли, доведенной до ясности высказанного убежденья».

Книга вышла в 1929 году, названная так же, как и второй сборник Пастернака, – «Поверх барьеров», через два года она была переиздана. На одном из экземпляров сборника 1929 года автор 9 декабря 1946 года написал:

«С течением лет самое, так сказать, понятие «Поверх барьеров» у меня изменялось. Из названия книги оно стало названием периода или манеры, и под этим заголовком я впоследствии объединял вещи, позднее написанные, если они подходили к этой первой книге, т. е. если в них преобладали объективный тематизм и мгновенная, рисующая движение живописность».

Дважды, в 1927 и 1930, выходил сборник «Две книги», включавший в себя «Сестру мою – жизнь» и «Темы и вариации». С Ленгизом тоже был заключен договор – на издание «Спекторского», однако Пастернак задумал написание прозаической повести, «которая будет отдельным фабуляторным звеном «Спекторского», чтобы облегчить заключительное стихотворное его звено». Но довести до конца этот замысел не удалось: поэт углубился в чтение работ по истории Гражданской войны, катастрофически не успевая в оговоренные сроки. Подготовленная для публикации в «Новом мире» часть (четвертью объема от задуманного) так и осталась без заглавия. Судя по всему, работа над ней продолжалась по крайней мере до 1935 года, однако рукопись не сохранилась. Автора не оставляло ощущение исчерпанности прежних путей. Недовольство собой выливалось в затяжные приступы депрессии, что было характерно для поэта накануне очередного витка его творческой биографии.

1. Биография Пастернака смерть поэта
2. Биография Пастернака жизнь и творчество
3. Биография Пастернака творчество жизнь
4. В чем своеобразие звучания темы поэта и поэзии в лирике Б.Пастернака?
5. В чем своеобразие звучания темы поэта и поэзии в лирике Б.Л.Пастернака?