Сочинение на тему Роман Шмелева «Лето Господне»»

Именно «Лето Господне» (1933—1948) и «Богомолье» (1931), а также примыкающий к ним тематически сборник «Родное» (1931) явились вершиной творчества Шмелева. Он написал немало замечательного и кроме этих книг: помимо уже упоминавшегося «Солнца мертвых» назову хотя бы романы «История любовная» (1929) и «Няня из Москвы» (1936). Но магистральная тема, которая все более проявлялась, обнажалась, выявляла главную и сокровенную мысль жизни (что должно быть у каждого подлинного писателя), сосредоточенно открывается именно в этой «трилогии», не поддающейся даже привычному жанровому определению (быль — небыль? миф — воспоминание? свободный эпос?): путешествие детской души, судьба, испытания, несчастье, просветление. Из глубины души, со дна памяти подымались образы и картины, не давшие иссякнуть обмелевшему было току творчества в пору отчаяния и скорби. Из Франции, чужой и «роскошной» страны, с необыкновенной остротой и отчетливостью видится Шмелеву старая Россия и в то же время как бы обращенная к будущему, в завтра. Из потаенных закромов памяти пришли впечатления детства, составившие книги «Богомолье», «Лето Господне», а также примыкающие к ним рассказы «Небывалый обед», «Мартын и Кинга»1 и т. д., совершенно удивительные по поэтичности, духовному свету, драгоценным россыпям слов. Шмелев славит русского человека, с его душевной широтой, ядреным говорком и грубоватым простонародным узором расцвечивает «преданья старины глубокой» («Мартын и Кинга», «Небывалый обед»), обнаруживая «почвенный» гуманизм, по-новому освещая давнюю тему «маленького человека» («Наполеон», «Обед для «разных»). Если говорить о «чистой» изобразительности, то она только растет, являя нам примеры яркой метафоричности («Звезды усатые, огромные, лежат на елках»; «промерзшие углы мерцали серебряным глазетом»). И прежде всего изобразительность эта служит воспеванию национальной архаики («Тугое серебро, как бархат звонкий. И все запело, тысяча церквей»; «Не Пасха — перезвону нет; а стелет звоном, кроет серебром,— как пенье без конца, гул и гуд»). Конечно, мир «Лета Господня» и «Богомолья», мир филен-щика Горкина, Мартына и Кинги, чахоточного «Наполеона», бараночника Феди и богомольной Домны Панферовны, старого кучера Антипушки и приказчика Васнль Васильича, «облезлого барина» Энтальцева и отставного солдата Махорова «на деревянной ноге», колбасника Коровкина, рыбника Горностаева и «живо-глота»-богатея крестного Кашина — этот мир одновременно и был, и не существовал никогда. Возвращаясь вспять, силой воспоминаний, против течения времени — от устья к ее истокам,— Шмелев преображает все увиденное вторично. Да и сам «я», Шмелев-ребенок, семилетний Ваня, появляется перед читателем словно бы в столпе света, умудренный опытом только предстоящего ему пути. Но одновременно писатель создает свой особенный, «круглый» мир, маленькую вселенную, от которой исходит свет патриотического одушевления и высшей нравственности. О «Лете Господнем» проникновенно писал И. А. Ильин: * «Великий мастер слова и образа, Шмелев создал здесь в величайшей простоте утонченную и незабываемую ткань русского быта, в словах точных, насыщенных и изобразительных: вот «тартанье мартовской капели»; вот в солнечном луче «суетятся зо-лотинки», «хряпкают топоры», покупаются «арбузы с подтреском», видна «черная каша галок в небе». И так зарисовано все: от разливанного постного рынка до запахов и молитв Яблочного Спаса, от «розговин» до крещенского купанья в проруби. Все узрено и показано насыщенным видением, сердечным трепетом; все взято любовно, нежным, упоенным и упоительным проникновением; здесь все лучится от сдержанных, не проливаемых слез умиленной благодатной памяти. Россия и православный строй ее души показаны здесь силою ясновидящей любви. Эта сила изображения возрастает и утончается еще от того, что все берется и дается из детской души, вседовер-чиво разверстой, трепетно отзывчивой и радостно наслаждающейся. С абсолютной впечатлительностью и точностью она подслушивает звуки и запахи, ароматы и вкусы. Она ловит земные лучи и видит в них — неземные; любовно чует малейшие колебания и настроения у других людей; ликует от прикосновения к святости; ужасается от греха и неустанно вопрошает все вещественное о скрытом в нем таинственном в высшем смысле». «Богомолье», «Лето Господне», а также примыкающие к ним рассказы объединены не только духовной биографией ребенка, маленького Вани. Через материальный, вещный, густо насыщенный великолепными бытовыми и психологическими подробностями мир нам открывается нечто иное, более масштабное. Кажется, это вся Россия, Русь предстает здесь «в преданьях старины глубокой», в своей темпераментной широте, истовом спокойствии, в волшебном сочетании наивной серьезности, строгого добродушия и лукавого юмора. Это воистину «потерянный рай» Шмелева-эмигранта, и не’ потому ли так велика сила ностальгической, пронзительной любви к родной земле, так ярко художественное видение красочных, сменяющих друг друга картин. Книги эти служат глубинному познанию России, ее корневой системы, пробуждению любви к нашим праотцам. В этих «вершинных» книгах Шмелева все погружено в быт, но художественная идея, из него вырастающая, летит над бытом, приближаясь уже к формам фольклора, сказания. Так, скорбная и трогательная кончина отца в «Лете Господнем» предваряется рядом грозных предзнаменований: вещими словами Пелагеи Ивановны, которая и себе предсказала смерть; многозначительными снами, привидевшимися Горкину и отцу; редкостным цветением «змеиного цвета», предвещающего беду; «темным огнем в глазу» бешеной лошади Стальной, «кыргыза», сбросившего на полном скаку отца. В совокупности все подробности, детали, мелочи объединяются внутренним художественно-религиозным миросозерцанием Шмелева, достигая размаха мифа, яви-сказки.