Сочинение на тему Повесть А.И.Куприна «Гранатовый браслет» »

Любое классическое произведение великих писателей XIX и XX веков стоит того, чтобы именно на его примере показать, насколько глубоко его содержание и совершенна форма. И «Обломов», и «Герой нашего времени», и «Мёртвые души» могут дать представление о филигранном мастерстве их создателей в плане того, как героя характеризуют его речь, портрет, предметно-бытовая деталь, в чём особенности описания природы (пейзажа) и так далее. Выбор литературных шедевров огромен. Я же хочу понаблюдать вместе с вами над тем, как все вышеперечисленные и иные средства создания литературного произведения “работают” в изумительной повести Александра Ивановича Куприна «Гранатовый браслет» (1911). Критики многократно указывали на то, что “мотивы, характерные для «Гранатового браслета», постепенно «прорастали» в предшествующем творчестве Куприна. Прообраз не столько характера, сколько судьбы Желткова находим в рассказе «Первый встречный» (1897)”1; что “любовь до самоуничижения и — даже — самоуничтожения, готовность погибнуть во имя любимой женщины, — тема эта, тронутая неуверенной рукой в рассказе «Странный случай» (1895), расцветает в волнующем, мастерски выписанном «Гранатовом браслете»”2. “Мастерски выписано” в этой повести всё, начиная с её названия. Само заглавие удивительно поэтично и звучно. Оно звучит как строка стихотворения, написанного трёхстопным ямбом: “Грана / товый / браслет”. Тот самый, среди камней которого есть “весьма редкий сорт граната” — гроссуляр, что имеет, “по старинному преданию свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжёлые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти” (Из письма Желткова). Тот самый браслет, который брат главной героини повести Веры Николаевны Шеиной, товарищ прокурора Николай Николаевич Мирза-Булат-Тугановский именует “идиотским”, “чудовищной поповской штучкой” и с брезгливостью бросает на стол вместе с небольшим ювелирным футляром из красного плюша. Но это — не эпиграф: “L. van Beethoven. 2 son. (op. 2, № 2). Largo Appassionato”. О том, что это, я размышлял немало. Но вот однажды, в очередной раз перечитав эту повесть Куприна и находясь под свежим впечатлением от прочитанного, я решил прослушать это музыкальное произведение. И оказалось, что во многом повесть «Гранатовый браслет» и бетховенская соната созвучны, временами даже совпадают. И вообще музыка в «Гранатовом браслете» играет исключительную роль. И дело не только в том, что на именинах Веры Шеиной “светский молодой богатый шалопай и кутила Васючок” “пел вполголоса под аккомпанемент Женни Рейтер итальянские канцонетты и рубинштейновские восточные песни”. И даже не в том, что сама повесть заканчивается виртуозным исполнением знаменитой пианисткой Женни Рейтер бетховенской сонаты, этого “исключительного, единственного по глубине произведения”. Уже в экспозиции повести, во втором предложении первого абзаца, мы читаем следующее: “То по целым суткам тяжело лежал над землёю и морем густой туман, и тогда огромная сирена на маяке ревела днём и ночью, точно бешеный бык”. И через одно предложение продолжение “музыкальной темы”: “То задувал с северо-востока, со стороны степи свирепый ураган; от него верхушки деревьев раскачивались, пригибаясь и выпрямляясь, точно волны в бурю, гремели по ночам железные кровли дач, и казалось, будто кто-то бегает по ним в подкованных сапогах, вздрагивали оконные рамы, хлопали двери, и дико завывало в печных трубах”. Чудовищная какофония начала повести легко “отзовётся” в её развязке, в одном из последних абзацев: “Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел лёгкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Разумеется, не только музыка царит в прозаическом шедевре А.И. Куприна. Повесть немыслима без чарующих пейзажных зарисовок. Пейзаж у Куприна полон звуков, красок и — в особенности — запахов. Вот один из наиболее характерных в этом смысле эпизодов из второй главы: “Клумбы опустели и имели беспорядочный вид. Доцветали разноцветные махровые гвоздики, а также левкой — наполовину в цветах, а наполовину в тонких зелёных стручьях, пахнувших капустой (здесь и далее курсив мой. — С.Ш.), розовые кусты ещё давали — в третий раз за это лето — бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Остальные цветы после своей роскошной любви и чрезмерного обильного летнего материнства тихо осыпали на землю бесчисленные семена будущей жизни”. Пейзаж у Куприна в высшей степени эмоционален и не похож ни на чей другой. Только у автора «Гранатового браслета» можно встретить такое описание: “На обсохших сжатых полях, на их колючей жёлтой щетине заблестела слюдяным блеском осенняя паутина”. Мало у кого из писателей герои обладают таким уникальным обонянием. Вот, например, что говорит своей сестре Вере Анна Николаевна Фриессе: “В Крыму, в Мисхоре, прошлым летом я сделала изумительное открытие. Знаешь, чем пахнет морская вода во время прибоя? Представь себе — резедой”. Впрочем, Бог и природа наделили Анну Николаевну и уникальным зрением. Вот продолжение её разговора с сестрой: “Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я сказала, что в лунном свете есть какой-то розовый оттенок. А на днях художник Борицкий согласился, что я была права и что художники об этом давно знают”. А вообще пейзаж в «Гранатовом браслете» столь же разный, как настроение героев и события, о которых говорится в повести. Так, природные неистовства, о которых шла речь чуть выше, в той же первой главе сменяются совершенно иными картинами: “Но к началу сентября погода вдруг резко и совсем неожиданно переменилась. Сразу наступили тихие безоблачные дни, такие ясные, солнечные и тёплые, каких не было даже в июле Успокоившиеся деревья бесшумно и покорно роняли жёлтые листья”. Удивительно точно в той же первой главе дано описание ежегодного “разора”, который оставляют за собой дачники после оставления летних жилищ: “Ещё печальнее было видеть оставленные дачи с их внезапным простором, пустотой и оголённостью, с изуродованными клумбами, разбитыми стёклами, брошенными собаками и всяческим дачным сором из окурков, бумажек, черепков, коробочек и аптекарских пузырьков”. С определённой долей уверенности можно сделать вывод, что герои «Гранатового браслета» делятся не столько на “положительных” и “отрицательных”, сколько на тех, кто способен ощущать красоту Божьего мира, и тех, кто такого дара лишён. Особенно показателен в этом смысле фрагмент одного из разговоров между Анной и её сестрой Верой из третьей главы: “Прошлым летом мы из Ялты поехали большой кавалькадой верхом на Уч-Кош. Это там, за лесничеством, выше водопада. Попали сначала в облако, было очень сыро и плохо видно, а мы всё поднимались вверх по крутой тропинке между соснами. И вдруг как-то сразу окончился лес, и мы вышли из тумана. Вообрази себе: узенькая площадка на скале, и под ногами у нас пропасть. Деревни внизу кажутся не больше спичечной коробки, леса и сады — как мелкая травка. Вся местность спускается к морю, точно географическая карта. А там дальше — море! Вёрст на пятьдесят, на сто вперёд. Мне казалось — я повисла в воздухе и вот-вот полечу. Каждый день видим»”. Элементы пейзажа включены автором в прямую речь героев. И этот, и другие монологи Анны Николаевны Фриессе обнаруживают в ней художественное чутьё, умение делать точные сравнения, способность рисовать словесные пейзажи. Интересно сопоставить восторженный монолог Анны с дивным описанием моря, данным Куприным в той же третьей главе: “Глубоко-глубоко под ними покоилось море. Со скамейки не было видно берега, и оттого ощущение бесконечности и величия морского простора ещё больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и весело-синя, светлея лишь косыми гладкими полосами в местах их течения и переходя в густо-синий глубокий цвет на горизонте”. Кстати сказать, и Вера наделена даром видеть, понимать и ощущать прелесть окружающего мира.