Сочинение на тему Образ Евы и Образ Сатаны в поэме Мильтона

В поэме Мильтона вырастает замечательный по своей привлекательности облик женщины, который не имеет себе равных в английской поэзии XVII в. C Евой сказывается высокое представление о духовном достоинстве женщины. Таким мы знаем Мильтона и по его трактатам 40-х гг. о разводе, в которых широко высказан взгляд поэта на право женщины выбирать себе спутника жизни, не подчиняясь чужой воле. Ева — живой образ; «первая женщина» Мильтона весьма далека от пуританских абстракций. Не один Адам подвластен очарованию Евы: ему поддается и хмурый соглядатай людского счастья — Сатана, с горечью взирающий на первых людей в раю и обдумывающий свою месть богу. И здесь, в этой подвластности простому человеческому чувству, раскрывается одна из важных сторон могучего образа. Сила Сатаны Мильтона именно в том, что он, при всей своей титаничности, человечен. Его гордыня, его ненависть, его властолюбие, его страстность, его смелость — это черты человеческие, но только во много раз усиленные поэтической фантазией Мильтона: В отличие от того, как обрисованы бог и его блистательное окружение, включая добродетельно абстрактного бога-сына — Мессию, Сатана портретизирован. Мильтон собрал множество наблюдений над человеческими страстями, чтобы рассказать, как изменяется грозное и прекрасное лицо Сатаны, обожженное пламенем страшной, битвы и огнями ада, изборожденное морщинами, облагороженное страданиями и думами. И если Адам и Ева глубоко человечны в своем счастье, в своей любви, то человечность Саганы — в его неукротимом бунтарском духе, в его готовности переносить муки и вновь кидаться в роковое соревнование со своим непобедимым, но от этого тем более ненавидимым противником. Образ Сатаны очеловечен еще и тем, что он показан в изменении, в развитии. Один из ангелов, он становится их вождем только в силу того, что восстает против бога. В битвах со своим противником он обретаетсвое заманчивое и угрюмое обаяние. Прекрасные дети, Адам и Ева становятся людьми в полной мере, только нарушив запрет бога, только сделав «свободный выбор», шагнув из блаженного Эдема навстречу суровому ветру человеческого бытия. Будущее их сурово, но отныне они обязаны всем себе самим: начинается осмысленная и требующая ответственности человеческая история. Отметим здесь, что вопрос об отношении Мильтона к Сатане, вопрос авторской сознательной оценки этого образа не разрешается только указанием на то, что из-под пера Мильтона Сатана вышел далеко не таким, каким хотел изобразить его поэт. Да, Белинский был прав, указывая на это противоречие и высоко поднимая образ Сатаны над другими образами поэмы, как делали это и многие другие исследователи Мильтона. Однако при всей своей грандиозности образ Сатаны — именно в тех его проявлениях, где Сатана особенно человечен, — не только задуман Мильтоном как образ «отрицательный», но и является таковым по существу. Уже давно было подмечено, что «архивраг» Мильтона сродни многим злодеям и тиранам, созданным гением елизаветинской драматургии. Мильтон поясняет, что внутренний мир Сатаны искажен, и обезображен властолюбием, мучительным эгоизмом. Отсюда и его цинизм, и духовная опустошенность,, причиняющая ему страдания: потому что с завистью смотрит он на счастье людей в Эдеме. Великий Сатана внутренне надломлен именно тем, что он не устоял в борьбе с собственным эгоизмом, со своими гигантскими себялюбивыми мечтами. В такой сложной форме ставит Мильтон проблему индивидуализма, постоянно тревожившую его. Общее решение этой проблемы весьма примечательно: злобный и эгоистический замысел Сатаны независимо от него идет на пользу человеку — ведет его в суровую школу жизни, в которой человек совершенствуется. В такой мифологической форме высказывает Мильтон свою догадку о диалектике, о противоречивых связях вещей в мире. И это тоже одно из проявлений гуманизма художника. Глубокая человечность эпопеи Мильтона, нарастающее значение индивидуального начала (противопоставленного началу индивидуалистическому, намеченному в образе Сатаны), раскрывается и в такой своеобразной особенности «Потерянного рая», как лирические отступления, играющие большую композиционную роль, но представляющие и самостоятельную ценность. В них Мильтон вступает в число действующих лиц эпопеи, говорит о своем понимании значения поэта: ...я вспомню и о тех, Кого судьба со мной сравняла горем, С кем славой я сравняться бы хотел: Слепого Тамириса, Меоиида, Тирезия, Финея — этих древних Пророков знаменитых вспомню я. Пер. Н. Холодковского Горько жалуясь на свою слепоту — в частности и потому, что она оторвала его от книг, от знания («путь мудрости при входе мне закрыт»), — Мильтон говорит о внутреннем свете души, который озаряет для него очертания его поэтического замысла. Мильтон напоминает в своих отступлениях о том времени, когда он пишет свою поэму: она рождается «в злые дни»; он трудится над поэмой, живя «среди злых языков, во мраке, в одиночестве, окруженный опасностями» Так личность поэта не только накладывает отпечаток на всю поэму, но и просвечивает явственно в отдельных ее отрывках, связывает — через обращение поэта к читателю — нас с ним.