Сочинение на тему Гротескно-комическая струя в романе Рабле

С одной стороны, она служит целям «заманивания» читателя, должна его заинтересовать и облегчить ему восприятие сложных и глубоких мыслей, положенных в основу романа. С другой стороны, она же маскирует эти мысли. смягчая их выражение, служит для книги щитом против нападок цензуры. В средние века обличье шутовства делало возможными очень смелые высказывания и профессиональным шутам разрешалось говорить, паясничая, то, что считалось недопустимым в устах кого-либо другого. На это назначение своей забавной манеры повествования Рабле указывает сам в предисловии, где он сравнивает свой роман с античными ларчиками, украшенными всякими «веселыми и потешными изображениями», а внутри таящими «тонкие снадобья», и предлагает «после тщательного чтения и зрелого размышления разломав кость и высосать оттуда мозговую субстанцию». Мысли Рабле бывают иногда сильно завуалированы, и далеко не все ей намеки расшифрованы современной критикой. Несомненно, однако, и то, что не все шутки Рабле имеют скрытый смысл. Многие из них являются просто выражением той ренессансной жизнерадостности, которая переполняет роман, особенно в двух его первых книгах. Такая двойственная функция смеха у Рабле иллюстрируется тем, как он обыгрывает постоянно встречающийся у него мотив вина С одной стороны, вино в прямом, материальном смысле для него — источник-веселья, радости жизни. С другой стороны, в переносном смысле, оно — источ ник мудрости, знания, и «пить» — значит черпать из этого источника. Так призыв выпить в предисловии к роману и картина охраны братом Жаном родны виноградников от воинов Пикрохола перекликаются с возвышенным толкованием оракула Божественной бутылки в финале романа. Частный случай гротеска Рабле — исполинские размеры Гаргантюа и всего его рода в первых двух книгах (начиная с третьей Пантагрюэль приобретает обычное человеческое обличье). Черту эту Рабле перенял из народной книги, но опять-таки она получила у него новое и притом сложное осмысление. Прежде всего это гиперболизированное выражение природных, стихийных влечений человеческой натуры, освобожденных от гнета средневековых аскетических норм, напоминающее тот разгул плоти, который несколько позже появится на картинах фламандских мастеров. Но в то же время здесь проступает замысел показать постепенное приобщение к культуре первобытных существ, не отравленных никакими предрассудками,— этих природных сил в человеческом образе, какими являются великаны Рабле. За двадцать лет, в течение которых Рабле писал свой роман, его взгляды и оценки менялись в зависимости от перемен, происходивших вокруг него в политической и умственной жизни Франции. Отсюда отсутствие в романе полного единства, особенно заметное при переходе от второй книги к дальнейшим. Все больше к прежнему смелому оптимизму примешиваются нотки разочарования и чувство горечи, вызываемые картиной крушения прежних надежд. Однако, несмотря на эволюцию во взглядах и настроениях, своим основным идеям Рабле остался верен на протяжении всего романа. Рабле дает им в своем произведении самое боевое выражение. Он — натура активная, воинствующая. Его перо — его оружие. Он говорит: «Мало чести тем, кто употребляет в дело только глаза и, подобно лодырям, бережет свои силы, почесывая голову и зевая по сторонам». Из всех мужей древности величайшие в его глазах и наиболее им любимые — Демосфен, Аристофан и Эпиктет, три борца. Рабле начинает с мажорных тонов. Он прославляет наступивший расцвет наук и просвещения. Время, когда он воспитывался, пишет Гаргантюа своему сыну, «тогда было не такое благоприятное для процветания наук, как ныне... То было темное время, тогда еще чувствовалось пагубное и зловредное влияние готов, истреблявших всю изящную словесность. Однако по милости божией, с наук на моих глазах сняли запрет, они окружены почетом...» (кн. II, гл. VIII). Этот новый, гуманистический идеал Рабле утопически изобразил в картине Телемского аббатства, этого идиллического содружества интеллигентов, которые работают лишь над усовершенствованием нравственной природы человека и свободны от труда в унижающих человека условиях. Телемское аббатство не знает правил, стесняющих гармоническое развитие личности, здесь нет места для «нищих духом», порочных и убогих,— здесь царство красоты, молодости, радости жизни. Теле-миты вольны вступить в брак, пользоваться благами богатства и свободы, они чтут науки и искусства, между ними нет таких, кто не умел бы «читать, писать, играть на музыкальных инструментах, говорить на пяти-шести языках и на каждом языке писать как стихами, так и обыкновенной речью». Рабле зло осмеивает средневековый суд, феодальные войны, старую систему воспитания, всякую схоластику, богословскую метафизику и религиозный фанатизм. Его педагогические идеи, близкие к воззрениям Леонардо Бруни, Бюде, Эразма Роттердамского, ярче всего выражены в картине воспитания Гаргантюа, у которого было два учителя. Первый, педант Тубал Олоферн, знал лишь один метод обучения — зубрежку. Гаргантюа за 5 лет и 3 месяца выучил азбуку так хорошо, что «мог говорить ее наизусть в обратном порядке». Таким же способом им усваивались и другие книги. Но отец его, заметив, что из таких занятий мальчик «не извлекает для себя никакой пользы и, что хуже всего, только глупеет», пригласил к нему другого учителя, по имени Понократ (имя, составленное из греческих слов и означающее «власть труда»). Этот последний позаботился о том, чтобы мальчик не столько заучивал, сколько осмысленно усваивал знания, чтобы ученье было для него не обузой, а интересным и приятным умственным развлечением, чтобы знания были тесно связаны с практической жизнью. Во время утренних и вечерних прогулок Понократ объяснял мальчику устройство неба, восход солнца, показывал ему звезды. За обедом он сообщал ему сведения о тех злаках и животных, которые употребляются в пищу. Арифметике он обучал его и во время карточной игры. Чередуя занятие с отдыхом, Понократ знакомил Гаргантюа с ремеслами, обучал его игре на разных инструментах, уделяя должное внимание физическим упражнениям — верховой езде, плаванию, фехтованию. Воспитанный таким образом, Гаргантюа становится добрым и разумным правителем. Он заботится о благе своих подданных, поощряет книгопечатание, приветствует изучение древности. Гаргантюа сам заявляет: «Государства будут счастливы тогда, когда короли будут философами или философы королями». Не менее выразительно изображение у Рабле феодальных войн. Король Пикрохол, сосед Грангузье, отца Гаргантюа, много лет живший с ним в мире, вдруг пошел на него войной за то, что подданные Грангузье, жившие около границы, силой отняли несколько лепешек у подданных Пикрохола, не желавших из упрямства продать их. И хотя деньги за лепешки были все же уплачены и Грангузье готов был лепешки вернуть, Пикрохол, подстрекаемый своими полководцами, начал войну. Но им уже мало владений Грангузье: на военном совете они строят планы завоевания чуть ли не всего мира. Сначала они разгромят Грангузье и заберут «у этого мужлана кучу денег,— у мужлана, говорим мы, потому что у благородного государя никогда не бывает ни гроша». Затем они захватят Испанию, которая сразу сдастся: «Это известные ротозеи!». Такая же участь постигнет всю Европу, северную Африку, Малую Азию. Но благородное воинство Пикрохола разбивает себе нос уже в винограднике брата Жана, попотчевавшего врагов своей дубинкой. Все же они успели изрядно пограбить, ибо «ничего не оказалось для них ни чересчур горячим, ни слишком холодным». Пустословие и шарлатанство схоластиков осмеиваются у Рабле во всех формах и аспектах — в смехотворной речи магистра Ианотуса де Брагмардо, умоляющего Гаргантюа вернуть похищенные им колокола, в описании философского диспута, который вел Панург с приезжим англичанином, объясняясь исключительно жестами, в изображении царства Квинтэссенции и т. п. Разоблачая всю низость и глупость средневековых учреждений и понятий, Рабле противопоставляет им новое, гуманистическое мировоззрение, для которого, в его понимании, наиболее характерны требование свободы человеческой личности от всяких уз, стихийный материализм и антифеодальные тенденции.